Записки русского изгнанника
Шрифт:
С переездом в Лугу, где мне надо было участвовать в стрельбах, мы сняли хорошенькую дачку в сосновом лесу, неподалеку от брата Сережи, с которым поселились и Махочка с дочерью, так что Аля все утро гуляла с ними вместе. А напротив остановились офицеры 5-й конной батареи, которые, как только возвращались с поля, подходили поболтать к окошку нашей дачи.
Подъезжаем и мы с нашим веселым руководителем тактических поездок капитаном Савченко-Маценко:
— Петушок, петушок, золотой гребешок, — провозглашает он, — масляна головка! Выгляни в окошко, дам тебе горошка!
— Вы посмотрите только на Соловьева, — вторит Кологривов,
Как-то Аля проговорилась, что хотелось бы сварить земляничного варенья, а она городская и не знает, как приступить.
— Я знаю, — говорит Соловьев.
— Вы только посмотрите, какие он наливки изготовляет, — подтверждает Кологривов. — Вчера заезжал князь Масальский, он только повел носом, сразу догадался: «Эх, Соловьев, это вы!»
А у него под столом стоит пять огромных бутылей, и одна лопнула. Соловьев на самом деле взялся за варенье.
— Вот когда кончу, скажу вам один фокус.
— Ах, скажите сразу.
— Ну как, вам нравится?
— Превосходно! А в чем же загвоздка?
— Да я ведь и сам-то в первый раз варю варенье… Это я по наитию!
Как-то раз я немного опоздал. Аля — вся в слезах — бросилась ко мне навстречу. В руках письмо.
— Так вот вы какие! Вся Луга знает об этом, а я узнаю последняя!
— Что такое? Дай письмо!
Действительно: «Негодяй муж вам изменяет каждый день, вся Луга знает об этом!..» — без подписи. — А конверт? «25-я Конная батарея, получить жене повара такой-то…»
— Покажи, покажи. Не может быть!
— Ну, читай сама — при чем же я тут?
— Ах, Зайка, Зайка, я ведь проплакала все утро…
Другой раз наши вернулись с прогулки по городу под сильным впечатлением инвалида, сидевшего за прилавком. Его покусала моровая муха, и ему отняли обе кисти.
Вдруг слышу: «Ах, смотри, меня укусила сюда желтая муха. Что ж я буду теперь делать?»
Мы тотчас приняли все меры. Продезинфицировали палец нашатырем, приложили спиртовой компресс. Послали за доктором, а он не едет. Побежала прислуга, а его все нет. На помощь пришли соседи, послали конных вестовых… Наконец появляется врач: «Пустяки, барынька, не плачьте, опухоль уже спадает на глазах… Постойте, я переменю компресс, и будьте спокойны. Ведь вы уже не чувствуете боли, не правда ли?
Доктор получает гонорар и садится на извозчика: «Ну успокойтесь, всё, фальшивая тревога». Подъезжает еще извозчик:
— Спасибо, доктор, уже все. Слава Богу. Позвольте внести вам гонорар.
На горизонте виднеется еще извозчик, который наводит справки о больной, я как сумасшедший бросаюсь к нему навстречу.
— Ну и денек!.. Перезнакомились со всей Лугой!
В субботу едем провожать своих на вокзал. Слышу за спиной: — Ах, это моя симпатия, я полюбила ее с первого взгляда. Смотри, какая хорошенькая! Это которая?
— Ах, это та дамочка, которую муха укусила!
Кавказ издавна привлекал мое воображение. Когда, больной и замученный постоянными треволнениями в моих отношениях с Басковым — я вынужден был искать спасения в перемене обстановки, я нашел его на Кавказе.
С тех пор Кавказ стал мне второй Родиной. Когда, подъезжая к Минеральным водам, на горизонте замечаешь едва заметные очертания горных вершин и перевалов, легких, как вечерние облака, прозрачных, как мираж, душу охватывает чувство глубокое и загадочное, которому и сейчас я не могу найти объяснения.
Меня не страшили его заоблачные перевалы — с больным сердцем я пересек их семь раз… Меня не пугали его дикие тропинки, висевшие над бездной, ни засады абреков, ни ледяной ветер, ни снежные бури, настигавшие нас в горах, ни величественные грозы, бившие камни вокруг меня и охватывавшие весь открывшийся с них горизонт.
Мою душу очаровывали эти ночи в лунном сиянии, и скалы, и снега, и ледники казались волшебным краем, куда уносилось мое воображение под неумолчный рокот тысячи ручьев и водопадов, сливавшийся в какую-то дикую мелодию. Играла ли тут роль наследственность — капля гурийской крови, полученной от матери моего отца, Софии Захаровны Кадьян [82] , предки которой под турецким владычеством были наследственными ханами Гурии, — и хевсуры при первом знакомстве качали головами, повторяя: «Картвели, картвели — он наш по крови». А черкесские старики, видя меня впоследствии в черкеске и папахе, уверяли, что я воскрешаю в их памяти живые образы убыхских [83] князей черноморского побережья, целиком ушедших в Турцию…
82
Софья Захаровна Кадьян — бабушка по отцу Ивана Тимофеевича. Грузинская княжна. Предки ее переселились в Россию из Гурии при императрице Анне Иоанновне.
83
Убыхи — самоназвание народности Кавказа, родственны абхазцам и черкесам. В 1860 х годах переселились в Турцию. Жили к северу от Адлера в бассейне р. Сочи.
— Ваше высочество! Раз приходится оставить родной дивизион, разрешите просить вас заменить его название «гвардейский» именем, которым я могу не менее гордиться: «кавказский».
— Выбирайте любую батарею любого дивизиона, какая будет только свободна. Скажите это от меня Романовскому.
И вот на моих погонах уже блестят литеры: 1.К.С.А.Д. [84] Но в час разлуки с милым Петербургом, с близким сердцу Севером, с родными, дорогими лицами, которые окружали меня с детства, увозя с собою оторванную от всего, что любила, мою преданную и доверчивую жену, готовую на все неизвестное ради меня, невольно сжималось сердце и хотелось отдалить роковую минуту отъезда…
84
Первый кавказский стрелковый артиллерийский дивизион.
И все-таки она настала.
Все родные сидят за столом. Папочка рядом с моей Алей, мы посередине, неразлучные, как всегда: несмотря на этикет, мы всегда ютились друг к другу, вызывая улыбки окружающих, иногда — шутливые замечания нашего милого хозяина, дорогого моего Мишуши.
— Тусенька, — обращается он к жене, — ты бы поставила что-нибудь между Зайками, ну хотя бы букет или какой-нибудь большой графин. А то, видишь, Ванечка мешает Шурочке кушать суп.
— Чудо Алька, — спрашивает племянница, — вам еще не успел надоесть дядя Ваня?