Записки следопыта
Шрифт:
— Но вышло еще хуже, — возразил солдат. — Ушел от нас Березкин.
— Нет, не ушел, — спокойно ответил я.
Обнаружив следы Березкина у сдвинутых скал, я был уверен, что он придет сюда опять.
Вернувшись из наряда, я пошел к начальнику заставы. Изложил ему свой план и заручился его поддержкой.
В этот день усиленные наряды, стоявшие по всему участку границы, всеми возможными способами старались выдать свое присутствие. Стреляли из ракетниц. Прочесывали участки тайги. Проверяли ближайшие
Поздним вечером я с теми же пограничниками вышел в дозор к Цветочному роднику.
— Дурак, что ли, этот Березкин опять соваться туда, где уже наследил, — проворчал, выходя с заставы, Загайнов.
Мы опять пролежали в секрете до утра. Но из оврага так никто и не появился.
Спустившись с Ингусом к ручью, мы убедились, что ночью здесь никого не было. Загайнов уже ничего не говорил, и было видно, что он, как и все мы, переживает неудачу.
— Почему не пришел Березкин? — пытался я понять, пока шли мы к заставе.
Стояло безоблачное, такое мирное утро. И не хотелось думать о том, что где-то здесь, в тайге, таится враг, который, прежде, чем нам удастся его найти, успеет натворить немало бед. Но именно об этом и надо было думать. Где он сейчас, Березкин?
Я прислушался, замедлил шаги. По поведению Ингуса я понял, что где-то рядом — люди. Или… один человек?
Я подал товарищам условленный знак.
Но тут Ингус завилял хвостом и потянул меня вперед. Из-за поворота дозорной тропы вышли нам навстречу пограничники.
Они рассказали, что в первой половине ночи в районное отделение милиции примчался на лошади житель деревни Чернятино Алексей Дунин и сообщил, что вечером некто неизвестный, шедший налегке, появился у дорожно-ремонтного стана и попросил продуктов. Дорожники попытались его задержать, но он, выхватив из кармана пиджака пистолет, ранил двоих и, забрав продукты, скрылся в тайге.
Из милиции эти данные тут же передали пограничникам. С заставы о происшедшем сообщили в отряд, на наш участок быстро подошло подкрепление. Были выставлены дополнительные наряды, перекрывшие все водные пути, дороги и тропы, ведущие к границе.
Это мне многое объяснило. В обострившейся таким образом ситуации хитрый лазутчик, разумеется, не стал рисковать: этой ночью он вообще не выходил к границе. И мы напрасно прождали его у березовой опушки.
Я сказал об этом Козлову, Загайнову и Дробаничу, когда мы, попрощавшись с товарищами, снова двинулись к заставе.
— Зато наслушались соловьев! — улыбнулся Загайнов.
— Слушай их внимательно и в следующую ночь, — серьезно сказал я.
— Опять туда?
— Ну, это как командир решит, — уклончиво ответил я Загайнову.
Начальник заставы, выслушав меня, подтвердил мои предположения. Опытный пограничник, он тоже понимал, что какой-то другой путь, кроме почти непроходимого, залитого водой оврага, Березкин сейчас вряд ли выберет.
В этот день люди в зеленых фуражках не ходили по населенным пунктам, не проверяли у приезжих документы. И на границе больше не стреляли из ракетниц. Создавали видимость, что в наших погранвойсках в отношении Березкина поуспокоились, решив, что он уже ушел за кордон.
Однако дополнительных нарядов не отменяли, а к ночи, тайком, окольными путями, стянули значительные силы к Цветочному роднику.
И снова залегли мои ребята на березовой опушке, а мы с Ингусом, взяв несколько в сторону, затаились так, чтобы контролировать сразу оба спуска, которыми мог воспользоваться японский агент: обратно в овраг и — в ущелье, куда уводила Контрабандная тропа.
— Однако неплохо мы устроились, — про себя усмехнулся я, слушая громогласное, торжественное пение соловьев. — В такую ночь уж точно не уснешь, пролежи в дозоре хоть до утра. Так что, выходит, для нас, неусыпных стражей родных рубежей, но не для Березкина, поют в нашем лесу соловьи.
Шутки шутками, а у ручья, в овраге, видно, действительно соловьиное гнездо: опять на том самом месте поет, выщелкивает свои трели птаха. Она-то — уж точно для нас поет! Предупредит певунья, когда подойдет враг.
А Березкин все не идет. Может, и вовсе ушел из здешних мест? Переждет где-нибудь, а потом на другом участке через границу переметнется.
Вот замолк соловей. Опять запел… Видно, все спокойно там, у ручья. Неужели и в эту ночь не придет Березкин?
— С такими соловьями на свидание девушку поджидать, — невольно улыбнулся я. — А тут — врага ждешь не дождешься. Под такое пение, чего доброго, забудешь, что существуют они на свете, враги…
Отчего-то я вдруг почувствовал тревогу: невольно сжалось сердце. А, там, в овраге, уже минуту стояла тишина. Прошла еще минута, другая. Впереди послышался слабый шорох, и я увидел подползавшего ко мне Загайнова.
— Там, — повернулся он в сторону оврага, — больше не поет соловей.
Мы лежали, напряженно вглядываясь в темноту, прислушиваясь. Чуткий певец отлетел от своего гнезда и разбрасывал великолепные трели уже где-то вдалеке.
Я дал Загайнову знак затаиться. Так мы лежали с минуту, слушая ночную темноту. Впереди, у оврага, ухнул два раза филин: это наши товарищи давали знать, что там все спокойно. И я велел Загайнову перебираться туда.
Но лишь только он отполз, забеспокоился Ингус. Что там? Нет, все хорошо: мой верный друг уже снова тихо лежал в траве. Но вдруг Ингус привстал, повел ушами и насторожился, вглядываясь в ночь.
Теперь я и сам увидел… Из-за куста вышла большая, черная тень. На миг сквозь облака пробился свет звезд, и я смог различить, что это был человек, державший в руках что-то темное. Мелькнула мысль: «Автомат!»
Ингус лежал тихо, но было слышно, как бьется его сердце. Он напряженно сглатывал слюну, чуть слышно причмокивая, и ждал моих команд.