Записки социальной психопатки
Шрифт:
И хотя «Любовь Яровая» была поставлена во МХАТе, а потом и во многих других театрах, сам Тренев считал, что нигде ее не играли так хорошо, как в Смоленском театре, где роль Дуньки исполняла Раневская, а роль Яровой — Павла Вульф.
Кстати, Раневская на репетициях вставляла в роль «отсебятину», что со временем стало ее привычкой и в театре, и в кино. Конечно, она каждый раз извинялась перед Треневым, но он уже оценил меткость ее выражений, и не только не возражал, но даже вставлял придуманные ею фразы в пьесу.
В 1925 году Раневская отправилась
Там она играла в Бакинском рабочем театре, основанном в 1913 году, и бакинский сезон ей запомнился как достаточно интересный и удачный. Баку не мог ей не понравиться — это был огромный многонациональный город, где уживались между собой азербайджанцы, русские, евреи, армяне и много кто еще.
Пьесы, в которых ей приходилось играть, редко блистали особыми достоинствами, но они были актуальны для того времени, и зрители охотно шли в театр. Раневская играла обычно небольшие характерные роли, но благодаря своему таланту и индивидуальности быстро стала популярной. «Публика была ко мне добра», — писала она в воспоминаниях.
И действительно, ее очень скоро начали узнавать и встречать аплодисментами.
В числе прочих ей досталась роль в пьесе «Наша молодость» по роману Виктора Кина — та самая роль, слава о которой дошла до Москвы, и ради которой собирался, но так и не смог приехать в Баку Маршак. А ведь Раневская там появлялась всего в одной картине.
Верила ли Раневская в социалистические идеалы?
Софья Дунина в своей книге о ней пишет: «В конце 20-х — начале 30-х годов отчетливо выявился характер творчества Раневской… Ее оружием стало разоблачительное искусство сатиры, ее лучшие роли обличали врага, иногда высмеивая его, иногда обнажая его страшную сущность, иногда показывая морально искалеченную им жертву».
Дунина писала искренне, но все же ее книга была издана в 1953 году и отражала дух своего времени. Вряд ли дочь «небогатого нефтепромышленника» направляла сатиру на классовых врагов, скорее она просто высмеивала тупое мещанство, которое она в традициях русской интеллигенции действительно искренне презирала.
Сама Раневская о себе и революции писала так: «Не подумайте, что я тогда исповедовала революционные убеждения. Боже упаси. Просто я была из тех восторженных девиц, которые на вечерах с побледневшими лицами декламировали горьковского «Буревестника», и любила повторять слова нашего земляка Чехова, что наступит время, когда придет иная жизнь, красивая, и люди в ней тоже будут красивыми. И тогда мы думали, что эта красивая жизнь наступит уже завтра». Увы, довольно скоро она поняла, что новый мир такой же мещанский, как и прежний…
Во второй половине 20-х годов Раневская немало поездила по стране, играя в театрах Баку, Смоленска, Гомеля, Архангельска, Сталинграда.
За эти годы ее богатая биография пополнилась новыми впечатлениями, встречами и конечно ролями. В Баку она вновь встретилась с Маяковским, которого уже видела однажды в Москве. В Смоленске она играла Дуньку в пьесе Тренева «Любовь Яровая», а потом девицу легкого поведения Марго в пьесе Алексея Толстого «Чудеса в решете». Она очень любила этих героинь, и кстати, играя Марго, исполняла романс «Разорватое сердце», который сама специально сочинила для этой роли.
Потом она оказалась в Сталинграде, и занес ее туда отнюдь не случайный ветер. Там как раз строился огромный тракторный завод, один из первенцев советской индустрии, и Раневской хотелось своими глазами увидеть великую социалистическую стройку, посмотреть на строителей этого гиганта, в которых она надеялась найти людей будущего, свободных от мещанских предрассудков прошлого.
И это был не только поиск нового зрителя, но и поиск себя. Раневская лучше многих понимала, что актер должен постоянно совершенствоваться, а значит всегда быть там, где создается что-то новое и передовое, чтобы ни в коем случае не отстать от жизни.
В театре Сталинграда Раневская начала сама сочинять для себя роли.
Конечно, дописывала и доделывала роли под себя она и прежде — добавляла слова, импровизировала, сочиняла песенки для своих героинь и т. д. Но все это были мелочи, не выходящие за обычные рамки актерской импровизации. А в Сталинграде режиссер Борис Пясецкий предложил ей сыграть в пьесе, в которой вообще не было для нее роли. Просто сказал: «Мне надо, чтоб вы играли. Сыграйте, пожалуйста, то, что сами сочтете нужным».
Раневская прочитала пьесу и нашла там место, куда можно было вставить нового персонажа. По сюжету там бывшая барыня, ненавидящая советскую власть, делала на продажу пирожки. И вот героиня Раневской стала приходить к этой барыне и рассказывать выдуманные смешные новости про большевиков. Барыня радовалась и кормила ее пирожками, а зрители умирали со смеху. Потом барыня выходила из комнаты, а героиня Раневской крала у нее будильник и прятала под пальто. Но после возвращения хозяйки будильник звенел, она вынимала его, ставила на место и плакала.
Зрители провожали ее аплодисментами, и Раневская очень гордилась тем, что в финале этой сцены они не смеялись, а сочувствовали ее героине.
Пясецкий был в восторге, и в дальнейшем воодушевленная успехом Раневская все чаще становилась соавтором и режиссером своих ролей в театре и кино.
Долгий вояж по провинциальным театрам завершился для Фаины Раневской летом 1931 года, когда она вернулась в Москву и поступила в театр МОНО (Московского отдела народного образования).
Правда, проработала она там недолго, сыграла несколько ролей и с облегчением рассталась с этим скучным местом, перейдя в куда более интересный Камерный театр под руководством Александра Яковлевича Таирова.
Попросилась Раневская туда сама — Камерный театр она любила давно, посещала его в каждый свой приезд в Москву, восхищалась работой главного режиссера и наконец решилась написать ему письмо. Таиров ей ответил, что был бы рад ее принять, но сейчас у него в репертуаре нет для нее ни одной подходящей роли. Однако он вовсе не отказывал, просто предлагал отложить этот вопрос до приезда театра с гастролей. В ожидании их возвращения Раневская и устроилась в скучный МОНО.