Записки старого козла
Шрифт:
оглядев комнату, я приметил, что повсюду валяются письма от мегги. одно лежало на полу, другое рядом с печатной машинкой, я встал, подошел и поднял его:
дорогой бонго!
веемой стихи возвращаются обратно, ну что ж, если в журналах не понимают, что такое настоящая поэзия, им же хуже, время от времени я перечитываю твой первый сборник «Христос крадется по задворкам» и все последующие, они дают мне уверенность в том, что я смогу выдержать всю эту ужасную глупость, окружающую меня, пора, скоро дети будут дома.
люби меня,
мегги.
P. S. мой муж издевается надо мной: «бонго давно
я опростал бутылку и швырнул ее в мусорное ведро, мне представилось, как муж мегги трижды в неделю залезает на нее, а ее волосы рассыпаются по подушке веером, так, кажется, любят изъясняться эротические писатели, она воображает, что ее оседлал ее бонго, и он думает, что он и есть бонго.
– ох, бонго! бонго! – стонет она.
– кончаю, мамочка, – шипит он.
я откупорил еще пивка и подошел к окну, заканчивался еще один бесплодный и бессмысленный лос-анджелесский день, и я был жив, в здравом уме, хотя с выхода первого сборника моих стихов про-, шло уже много времени, забылись и бунты в Уоттсе. столько всего псу под хвост. Джон Брайн ждал от меня материала для своей газетенки, можно было бы рассказать о мегги, но ведь эта история еще не закончилась, завтра утром я найду ее продолжение в своем почтовом ящике, мне вдруг представилось, как бы я разрулил эту ситуацию в кино:
– слышь, малютка джон, есть одна бабенка, она меня просто достала, врубаешься, о чем я? ты знаешь, что надо делать, только смотри не облажайся, продери ее своей четырнадцатидюймовой елдой, чтобы она отвалила от меня, найди ее. она мается в своих четырех стенах, и глаза ее полны пылесосной тоски, ее комната завалена поэтическими журналами, она несчастна и думает, что жизнь просто распяла ее, но на самом деле она и не знает, что такое жизнь, дай ей почувствовать вкус настоящей жизни, всади в нее свой четырнадцатидюймовый снаряд.
– ладно уж.
– и еще, малютка джон…
– ну?
– не отвлекайся по пути.
– да ладно уж.
я отошел от окна, плюхнулся на диван и присосался к пиву. Наверное, надо как следует нажраться, сесть в самолет и заявиться к ней в лохмотьях, пьяным вдрызг, позвякивая значками на изодранной футболке – «ИМПИЧМЕНТ ДЖОНСОНУ!», «СТОП ВОЙНЕ!», «ЭКСГУМИРОВАТЬ ТОМА МИКСА!».
но это не сработает, остается только сидеть и ждать, на гуманитарный грант рассчитывать не приходится, в ящике будет лишь одно:
дорогой бонго,
бла бла бла бла бла бла бла бла. надо мыть посуду, скоро деты возвращаются из школы, бла бла бла бла. люби меня,
мегги.
интересно, случалось ли подобное с Бальзаком, или с Шекспиром, или с Сервантесом, надеюсь, что нет. самые вредные человеческие изобретения – это почтовый ящик, почтальон и писатель писем, у меня на полке стоит синяя банка из-под кофе, набитая письмами, на которые я никогда не отвечу, у меня в чулане громоздится картонная коробка, доверху забитая безответными посланиями, хочу спросить: остается ли у этих людей время на то, чтобы поесть, выпить, поебаться, выспаться, подзаработать денег, помыться, просраться, сделать маникюр? и лидером в обеих этих свалках – мегги со своим: люби меня, люби меня, люби меня.
нет, только четырнадцатидюймовый хуина способен изменить ситуацию в ту или иную сторону, хотя с тем, что и так при мне, уже огромная проблема.
в те достославные дни в моей квартире постоянно кто-то ошивался, причем даже в мое отсутствие, обычно я и не знал, кто эти люди, к кому они пришли и уйдут ли когда-нибудь, простые смертные, правда, далеко не святоши, короче, вечеринка не прекращалась, удача не покидала нас. пара долларов с мелочью – и комната снова наполнялась галдежом и музыкой, свет в моих окнах горел до шести-семи утра.
и вот однажды темной ночью я очнулся в своей кровати совершенно пьяный, но при этом с ясной головой, понимаете, неожиданная ясность среди полного мрака, абсолютная тщета и всепоглощающая печаль, я приподнялся на одном локте и вгляделся во мрак, казалось, все ушли, остались только пустые винные бутылки с отблесками лунного света на боках, грязное и жестокое предрассветное ожидание, в котором я обнаружил человеческую фигуру рядом с собой прямо под боком, какая-то пизда решила остаться со мной – это была любовь, любовь и храбрость, блядь, кто же мог решиться остаться со мной?! любой, кто решился на это, уже заслужил прощение всех смертных грехов, я должен был немедленно ВОЗНАГРАДИТЬ эту милосердную душу, эту хрупкую нежную лань за проявленное мужество и храбрость остаться в постели вместе со мной.
а разве могло быть вознаграждение лучше, чем выебать ее в корму?
до этого я имел дело со странной породой женщин, которые никак не хотели запускать меня себе под хвост, а так как я никогда этого не пробовал, осознание недоступности стало разъедать мой мозг, я уже ни о чем другом не мог говорить, особенно когда был пьян, любой женщине я сразу же признавался: «мне бы хотелось поиметь вас в зад и, если честно, с вашей мамой я бы тоже хотел познакомиться с этой точки зрения, ну а уж если быть предельно откровенным, то я бы с большим удовольствием выебал в попу и вашу дочь», ответ был всегда одним и тем же: «нет-нет, этого мы вам не позволим!» они были готовы на все – что угодно, как угодно, но только не в жопу, наверное, еще время не пришло, или погода не способствовала, или просто шутки теории вероятности, потому что намного позже все стало с точностью до наоборот: женщины сами приставали ко мне с одним и тем же вопросом: «Буковски, почему ты не интересуешься моим дымоходом? у меня такая большая, круглая и мягкая печка», а я отвечал: «это точно, дорогуша, но мне не хочется».
но в те дни, еще не зная, что это такое, я чувствовал легкое помешательство, и в моем воспаленном воображении зародилась странная идея, что, овладей я ИХ жопой, и это сразу разрешит большинство МОИХ душевных и психических проблем.
поэтому я отыскал стакан с вином – последний, напополам с сигаретным пеплом и тоской, осушил его и вернулся в кровать, подмигнув луне, я направил свою маленькую сосиску прямиком в этот оттопыренный, посапывающий, безукоризненный зад. . вора-домушника прельщает не столько чужое имущество, сколько сам факт кражи, как я его понимаю! мой хуй поднялся на вершину своего безумия, господи, какое ужасное и безукоризненное действо! месть… месть всем сразу: старым мороженщикам с бешеными кровавыми глазами, моей мертвой матери, преспокойно намазывающей крем на беспристрастное и пресное лицо…