Записки степной волчицы
Шрифт:
— А может, он, этот твой Генри Миллер то есть, немножко пережал? Ради красного словца не пожалел родного отца? Впрочем, о том, что в датском королевстве с евреями не всё в порядке, следует не только из Генри Миллера. Кстати, мой разочаровавшийся профессор, о котором я тебе рассказывал, тоже где-то еврей. Глядя на него и его проблемы, понимаешь, что наука отнюдь не лишена национальности. Другое дело, что у нас сейчас всей науке одинаково хреново. Когда вокруг свирепствует чума, о насморке как-то забываешь. То есть я хочу сказать, что антисемитизм может себе позволить только в целом очень сытое, цивилизованное, высокоорганизованное общество…
— Нет, ты отлично во всем разбираешься. Как метко ты заметил про чуму!.. Однако, если у человека заложен нос или разболелся зуб, ему, может быть, даже и не до чумы!
— Что же из этого следует? — поинтересовался Стива. — Ты можешь отменить евреев? Кто-нибудь может? Твой Генри Миллер может? Кажется, много кто пытался их отменить. Да они, если бы и сами захотели, — и то не смогли бы себя отменить!
— Значит, по-твоему, — резко воскликнула я, — если вокруг чума, сидеть сложа руки — даже не высморкаться?
— Я же сказал, что в национальном вопросе, как и в поэзии, я не бум-бум, — миролюбиво напомнил Стива. — Но, как говорится, не буди лихо, пока оно тихо… Кстати, — как бы между прочим осведомился он, — может быть, ты своего мужа тоже как-нибудь неосторожно задела Генри Миллером, — оскорбила его мужское, творческое самолюбие?
— Что ты! Муж в свое время был националистом почище меня с Генри Миллером вместе взятых. Так и гвоздил нетопырей цитатами: то из Святого Писания, то из Шафаревича. Такие дела. Не он первый, не он последний. Теперь она его, бывшего антисемита, водит, как дрессированного, а может быть, и обрезанного медведя, по своим тусовкам, заставляет плясать на потеху почтенной публике, все ужасно смеются. Он, я уверена, это отлично понимает, да что теперь поделаешь: пляши, а то еще, глядишь, и оскопят… В общем, я живу, как в гетто. Только это совсем другое гетто. А печататься могу лишь в двух-трех газетках.
— Ну, напечатайся в этих… Ты как малое дитё, Александра. Слушай, давай сегодня больше вообще не будем вспоминать ни об обрезанных медведях, ни о еврейках-поэтессах!
Разве я возражала? С превеликой радостью.
— И о поэзии тоже, — отважно прибавила я.
Потом мы оказались на Тверской, гуляли под руку, рассматривали шикарные витрины. Стиву как малого ребенка радовала каждая безделица. Спросить себя «зачем я ему?» — даже в голову не приходило. Зачем мужчине женщина? Зачем человеку человек? Комплексы, элементарную застенчивость, как рукой сняло. Удивительное дело: я смеялась нормальным, здоровым, счастливым смехом! Сто долларов — в конце концов, смешные деньги, а тут как раз на распродаже попался ремень с умопомрачительной пряжкой (которая необычайно понравилась Стиве), и я упросила Стиву принять ремень в подарок на память. Он тут же надел его.
— Собственно, не вижу ничего зазорного в том, чтобы за меня платили женщины, — усмехнулся он. — И не думаю от тебя этого скрывать. Тебе, конечно, известно, что студенты, аспиранты, вообще молодые люди, никогда не гнушались добывать подобным образом средства на учебу и начало карьеры. А уж в наше время и подавно… Однако наш случай особенный. Сразу хочу оговориться: ты не из числа тех, у кого я беру деньги. Как только я тебя увидел, подумал: на ней я бы ни за что не хотел наживаться, принимать подарки. Сегодня ты меня пригласила — потом я приглашу тебя… — И, видя, что я огорчилась, добавил: — Впрочем, этот подарок я с удовольствием приму, Александра, хотя он и довольно дорогой…
Я с наслаждением рассматривала его в огромном зеркале. Себя я вообще не замечала, словно была человеком-невидимкой. На Стиве были дорогие черные туфли, идеальные брюки, свежайшая сорочка с короткими рукавами. Он был похож скорее на молодого президента крупной компании, чем на молодого ученого. Не говоря уж о заурядном альфонсе. Хотя мне всё это было абсолютно безразлично. Вернее, казалось мне одинаково прелестным, возбуждающим, романтичным.
— Мне тоже хочется подарить тебе что-нибудь на память… — задумчиво сказал Стива. Когда мы вышли из магазина, он задержался у какого-то киоска с сувенирами и мягкими игрушками. — Ага! Вот, то, что нужно! — И протянул мне пушистую игрушку — милого серого волчонка.
Я поцеловала зверька, прижала к груди и расхохоталась, как дурочка.
— Он похож на тебя! — воскликнула я. — Это ты!
— Нет, — серьезно возразил он, — это ты… Кстати, ты сегодня выглядишь куда лучше, чем в прошлый раз, когда казалось тебя уже впору в гроб класть. Такая ты была холодная, безжизненная. А сейчас ты — мягкая, пушистая…
«Он же еще ничего не знает о Степной Волчице!» — спохватилась про себя я.
— Послушай, Стива! Не так давно со мной произошел один очень забавный случай, — взволнованно начала я. — Какая-то рыжая, кривоногая баба на станции сунула мне одну популярную брошюрку, написанную как будто специально для меня. Только не думай, что я что-то сочиняю. Самая что ни на есть мистическая история. В книжечке точь в точь описана я.
— Что за брошюрка? — поинтересовался он.
— Ты не поверишь. Она называется «Онтология Степной Волчицы».
— Чего в жизни не бывает, — рассеянно хмыкнул он. — Одним мистическим случаем больше, одним меньше… Стало быть, тебе понравилось, что в ней женщину сравнивают со Степной Волчицей?
— Это не сравнение. И в брошюрке описана не какая-нибудь абстрактная женщина. Эта женщина — я… По крайней мере, — запнулась я, — так мне в тот момент показалось…
Он задумчиво потер щеку (такой милый жест!) и искоса посмотрел на меня — как будто хотел удостовериться, чего во мне сейчас больше — волчьего или женского. Словно для него сейчас это было необычайно важно — понять, с кем он имеет дело.
Я протяжно вздохнула. Что происходит?! Разве мне самой не хотелось верить, что с некоторых пор волчица сломлена, загнана в непроходимо глухие подвалы души? Более того, может быть, ее вообще никогда не существовало!
— Учитывая достижения современной психологии, психоанализа, — спокойно заметил Стива, — историю о волчице можно понимать лишь в качестве поэтической метафоры.
— И я так думаю! — с облегчением подхватила я.
Мы немного помолчали.
— А все-таки, что бы ты сказал о теории, предполагающей, что в тебе живет дикий зверь, вообще инородная сущность? — спросила я.
— Честно говоря, мне и в голову не приходило ассоциировать себя с каким-нибудь животным или предметом. Другое дело, открывать в себе некие божественные черты. А еще лучше — признаки кибернетической матрицы. Это по крайней мере в духе современных технологий, а?
Я охотно подтвердила. Мне и самой «Степная Волчица» казалась не таким уж прогрессивным персонажем. Но еще меньше хотелось, чтобы он считал меня Старой Клюшкой или Синим Чулком. Пусть отныне все будет мажорным, жизнеутверждающим.