Записки уездного учителя П. Г. Карудо
Шрифт:
– Да, сегодня скучновато было. Но, видите ли, обстоятельства: Осип Петрович завтра должен спозаранку в деревню отправляться, по каким-то личным делам, потому и карт не было. Обыкновенно-то после ужина старички за вист садятся, ну, или еще там что-нибудь. А молодежь сама по себе. Однако сегодня и молодежи не было.
– А как же Иван да Татьяна Тимофеевна?
– Ну, это еще сущие дети! Только б до дома добрались. Я их перепоручил там одному господину, он с Тимофеем на одной улице живет. К тому же личный экипаж. Обещал довезти. Кстати, как вы их нашли?
Мне не хотелось
– Скажите, а этот доктор – Андрей Пшемислович, кажется, довольно оригинальный человек.
– О да! И весьма! В своем роде самородок, – прямо загорелся Федор Кузьмич.
– Отчего ж он весь вечер молчал? Кажется, кроме меня, он и двумя словами ни с кем не перекинулся.
– Да, в том-то и оригинальность его. Впрочем, тут одним словом не скажешь. Андрея Пшемисловича узнавать надо! И к тому же сегодня… обстоятельства явились не те, чтоб у него была охота говорить, – уклончиво сказал Федор Кузьмич.
– Уж не барона ли вы имеете в виду? – спросил я.
– А у вас меткий глаз, Петр Григорьевич, – Федор Кузьмич даже прищурился и погрозил мне пальцем. – Вот что, ехать нам еще прилично. Пожалуй, расскажу вам кой-чего об этих господах, коли вы и сами угадали конфронтацию между ними. Простите великодушно!
Федор Кузьмич снова запустил руку за пазуху и сделал изрядный глоток своего напитка.
– Вы хоть и были сегодня свидетелем, так сказать, единовременного присутствия доктора и барона под одной крышей, – начал свой рассказ Федор Кузьмич. – И вроде как ничего страшного не произошло. Однако смею заверить вас, что два этих человека буквально на дух не переносят друг дружку. Кстати, сегодняшний вечер столь рано завершился отчасти и потому, что хозяева побоялись, чтоб Андрей Пшемислович с Мартином Людвиговичем как-нибудь не столкнулись. Так вот, взаимная эта неприязнь у них очень давняя и зародилась даже не у нас здесь.
Вообразите, что Андрей Пшемислович, ныне столь тихий и кроткий, некогда был склонен к авантюрам. И не просто, знаете ли, каким-то там, а самым натуральным. Словом, случилось нашему доктору лет эдак тридцать назад отправиться в путешествие к побережью Южной Америки. Хотя экспедицию эту и организовывало Русское географическое общество, но вы сами можете себе представить, как у нас проделываются такие дела. Тем более что интересы путешественников были какие-то специальные, по разумению начальства, не могущие принести пользы отечеству.
Словом, снаряжалась экспедиция ни шатко ни валко, все больше на энтузиазме самих ученых. И вот одним таким энтузиастом и был тогда еще юный медик Андрей Пшемислович Болицкий. Ехал он в экспедицию в качестве судового врача. Не знаю деталей, а и не так уж они важны! Однако до берегов южноамериканского континента корабль не дошел. Потерпел крушение невдалеке от какого-то небольшого островочка. И хотя крушение происходило в непосредственной близости от суши, из-за дрянного снаряжения и плохой подготовки команда не имела сил и средств спасти себя. Погибли все. Кроме нашего доктора, конечно. Да и того вынесло на берег, сам он не помнит как.
Остров тот был людьми необитаем. Подчеркиваю – людьми! Зато там жила огромная колония обезьян – эдакие крупные особи с рыжего цвета шерстью и называются, кажется, рыжие ревуны. Как говорит доктор, повадкой очень схожие с людьми. И даже некое подобие общества у них имеется. Это, конечно, дело известное, дарвинизм и все прочее, но мне лично с трудом верится…
И вот представьте себе, Петр Григорьевич, что животные эти буквально спасли Андрея Пшемисловича, найдя его, ослабевшего и почти совсем без сознания, на побережье, куда спускались в поисках моллюсков! Вообразите, что дикие животные, которые, может, и человека никогда не видывали, не только спасли Андрея Пшемисловича от смерти, но и приняли его в свою стаю. Так что жил доктор на острове не как Робинзон, а скорее как Маугли.
Сам Андрей Пшемислович не слишком распространяется о своей роли в стае, однако же говорил, что жил с приматами "совершенно на равных". А пробыл он на острове без малого год! Пропавшей экспедицией на родине не больно-то интересовались, и неизвестно, стали бы вообще когда-нибудь искать ее, если бы не объявился молодой и настырный флотский офицер. И хотя был он чистокровным немцем, за честь и славу российского флота ратовал чрезвычайно. Как вы, наверное, догадались, офицером этим был капитан Мартин фон Лей.
По какой-то неизъяснимой причине он считал пропажу российского судна и отказ от каких-либо поисков его настоящим позором, несмываемым пятном на чести русского флота. Всеми правдами и неправдами он добился-таки снаряжения поисковой экспедиции и также, как доктор годом ранее, отправился в южные моря. Все, что происходит с капитаном и доктором дальше, – чистой воды фантасмагория! Настоящий роман, такой, что и Жюль Верну не под силу!
Представьте себе, что доктор совершенно сжился с обезьянами, о спасении совершенно не помышлял и, соответственно, никаких сигналов, вроде костра на берегу, не устраивал. При таковых обстоятельствах найти его не представлялось возможным. И вот, когда барон, изрядно побороздив предполагаемые широты крушения исследовательского судна, счел, что все возможное для поиска пропавших сделано, решил поворачивать паруса, из воды неожиданно вытолкнуло бочку! Сначала одну, потом еще и еще! Бочки, очевидно, хранились в трюме потонувшего корабля, но то ли прогнившие доски переломились, то ли судно как-нибудь сдвинулось на морском дне.
Словом, произошло невероятное стечение обстоятельств. Случилось это, как вы понимаете, у берегов того островка, где обитал Андрей Пшемислович. Конечно, на берег сразу была отправлена команда, возглавил которую сам барон. Дальнейшие поиски доктора не заняли много времени. Согласитесь, среди обезьян он был все-таки фигурой заметной. Хотя барон и говорил в кругу друзей, что Андрей Пшемислович имел вид "преотвратительный и зверский". Вместо платья на нем болтались лохмотья, борода и волоса отросли и свалялись, купанием, видимо, доктор пренебрегал совершенно. В общем, вид имел убогий и жалкий.