Записки уголовного барда
Шрифт:
Подскакиваю на четвереньках к двери. За ней, присев на одно колено, красивая глазастая девушка в форме. Когда-то я видел ее в ресторане со сцены. Она изредка приходила, садилась за столик напротив и весь вечер глядела на меня. Мне она нравилась, но исчезала всегда до того, как мы закончим работу. Поэтому ни познакомиться, ни узнать, кто она, не удавалось. Вот здесь и познакомились.
— Я работаю в спецчасти. Найду тебя сама, когда выйдешь. Номер камеры знаю. Что тебе принести?
Она говорит быстро, отрывисто и, видно,
— Сигарет.
— Держи. Когда вернешься в камеру, я тебя найду.
В камеру влетает пачка «Космоса» и спичечный коробок. Дверца тихо захлопывается, и видение исчезает. Лихорадочно ищу объяснение: что это было? Очередная подстава? «Кумовка» или добрая фея?
В человеке все может врать — язык, одежда, прическа. Глаза — нет. Поэтому ей верю.
Приваливаюсь спиной к стене, закуриваю. Одна затяжка, другая, и — поплыл. Голова кружится как у пьяного. Встаю — падаю на стену. Никогда табак так не туманил мозги — вот что значит карцерный рацион. Ломаю сигареты, спички и прячу их в «шубе».
До освобождения— два часа. Доедаю хлеб и отмеряю шагами минуты. Прислушиваюсь к любому шороху. В конце коридора голоса и звон ключей. Сдергиваю с решетки тельник, одеваюсь по форме, жду. Судя по топоту, идут несколько человек. Распахивают настежь дверь, но только наружную, решетку не отпирают.
— Давай, начальник, выводи, время вышло.
— Какой вишла? На, распишись на новий постановлений...
— В каком?
— Десять суток еще.
— За что?!
— Читай, все написано. «За переговоры с соседними камерами».
— Я ни с кем не переговаривался.
— Да он еще и курит! — стоящий за спинами крысиного вида второй коридорный демонстративно выдыхает в камеру дым и забрасывает горящий окурок.
— Точно, курит, а-га-га! — гадко переглядывается меж собой охрана.
— Давай подпищи, а то еще за курений рапорт будет.
Расписываться отказываюсь.
— Тада собирайся на другой камера, — командует коридорный, и дверь захлопывается.
— Начальник, я лучше здесь отсижу! — кричу, упершись лбом в глазок.
В ответ — тишина.
В груди все разрывается от боли, обиды и бессилия. Сажусь на пол, обхватив голову коленями. Слезы капают в бетонную пыль.
Через пять минут обыскивают догола и ведут в другую — № 2. Жалко сигареты. Жалко покидать прежнюю — худо- бедно прижился.
— Эт не мой решений. Щто-то ты со следаком не наладил. А мине началство визвал, постановление на десять сутка давал, я тебе падписат принес. Ты отказаль.
— Поэтому в другую?
— Этот тоже началство приказал. Новый камера — хуже тот. Шестой камера — курорт бил!
По сравнению с новой прежняя действительно — курорт. Эта грязнее, вонючее и темнее. Но самое нехорошее — с большой решеткой, которую тельником не заткнешь. Значит, самое неприятное впереди. Еле высидел пять, а тут еще целых десять.
Мороз за окном не спадает. Затыкаю решетку
Потянулись адские дни. С каждым днем все труднее вставать. В глазах темнеет, в голове шум. Утром, перед выходом на шмон, чтобы не упасть в коридоре, стою, прижавшись лбом к стене. Под самой решеткой она ледяная, и это помогает. Кости рук и ног все время ломит, и душит кашель. От круглосуточного холода нутро изводит боль. Потихоньку перестаю обращать внимание на клопов и прочую живность. Щетина на лице превращается в бороду. Руки и ноги чернеют от пыли. Грязный и обросший в этом смрадном бетонном коконе с каждым днем я все меньше похожу на человека.
Между тем скоро Новый год. По всему — проведу его в этих стенах. Одна радость — готовиться не надо — здесь на всем готовом. Утром спрашиваю начальника:
— На Новый год амнистии не бывает? Раньше могут выпустить?
— Если копита отбросишь, тот же день отсюда пай- дешь.
Ответ обнадеживающий.
Новогодняя ночь — как и все будничные. Карцер стоит на отшибе, поэтому тишина — звуки сюда не долетают.
Меж камерами ленивая перекличка.
— Начальник, когда 12 пробьет, крикни — хоть знать будем, что Новый год настал!..
— Начальник, подгони табачку в честь праздника!..
— Или заварочку!..
Из дежурки молчание.
— Начальник, амнистии уж не просим, так, по сигаретке на камеру раздай. Пачку всего, жалко, что ли?
Скрипит дверь дежурки, следом голос:
— На параша садись, кричи: тюрьма, тюрьма, дай сва- бода! Дай закурить, дай заварить! А-га-га!
И с грохотом захлопывается.
Боя курантов не будет. Запаха елки и апельсинов тоже.
— С Новым годом, братва!..
— В натуре, бля буду!..
Дежурный иногда в своей «козлодерке» громко говорит по телефону, и народ, видя, что тот занят, резко оживляется и начинает делиться новостями. Из них узнаю, что в камеру напротив поместили старого вора в законе по кличке Брильянт.
Пребывает он в таком же склепе, но на общем положении — с матрасом, одеялом и всем своим скарбом. По закону содержать его полагается в обычной камере, но ввиду «особой опасности и неблагоприятнго влияния на окружающих» держать будут здесь. Переговаривается он мало. Лишь коротко отвечает на приветствия и вопросы о состоянии здоровья.
— Эти суки-коммунисты держат меня в трюме, чтобы уморить. Эй, начальник, дай-ка кипяточку.
В ответ — тишина.
— Начальник, ты что там, в натуре, в уши долбишься? Кипятку дай!
— Щто стучишь? Два раз уже давал, лепнешь!
— Не лопну. А ты, если уже два раза давал, может, и мне подвернешь, хе-хе?
— Не блятуй давай, Брилянт, а то нулевка пасажу, — лениво врет коридорный и идет, гремя огромным железным чайником.
Через дверь слышны обрывки фраз их разговора.