Записки 'важняка'
Шрифт:
– Все продумал как следует?
– Вроде как.
– К сожалению, это не всегда удается сделать в полном объеме. Готовь себя ко всяким неожиданностям.
Карта топорщится. Придавив ее граненым стаканом, черную точку Площанка - обвожу красным кружочком. Так приметнее.
Долговязый Клименко тянется через мое плечо, дыша мне прямо в ухо. Он тоже смотрит на карту, щурится и сочувственно роняет:
– Да-а, брат, моцион тебе предстоит основательный. Даже по прямой здесь почти сто.
– Ничего, - спокойно говорю я, - за речкой, вот этим путем, через
– А дальше, - вступает в разговор Гельтур, - встанешь на четвереньки, возьмешь в зубы папироску и потопаешь до бесконечности по шпалам. Ведь там наверняка поезда не ходят.
– С чего это ты взял?
– не соглашаюсь я.
– Если есть железная дорога, значит, по ней и ездят.
Клименко похлопывает меня по плечу.
– Лихой ты, Сереженька, хлопец! Только надежды мало.
– А что?
Он отбирает у меня красный карандаш и тычет в карту:
– Мост видишь?
– Ну.
– Так забудь о нем. Уж очень он близко от линии фронта, да и дорога за ним, к нашим передовым позициям, по существу, уже ведет в никуда, на оккупированную немцами территорию. Как говорится - дальше ехать некуда! Вот и приходится прислушаться к тому, что тебе говорят. Этот мост, разумеется, немцы давно разбомбили. Значит, тебе только и остается, что топать по шпалам.
– Подожди...
– Я стряхиваю с плеча руку Клименко.
– Почему ты так уверен? Мост небольшой, от него до линии фронта далеко.
– Ты что, с луны свалился?
– настаивает Клименко.
– На другое и не надейся!
– Ну а если, - уже неуверенно говорю я, - от Кременного в обход податься на Лисичанск?
– И нахожу этот узловой железнодорожный пункт на карте.
Клименко молчит, размышляет.
В это время подает голос Гельтур:
– Тебе сколько суток Прут отвалил на всю эту музыку?
– Пять.
– Сам просил?
– Да.
– Ну и дурак!
– Это опять Клименко.
– Лишний день в запасе всегда надо иметь. Вот бы и пригодился для Лисичанска.
Он, пожалуй, прав, мысленно соглашаюсь я, но переигрывать уже не хочу, тем более что в этот момент Прута в прокуратуре нет и вернется он не скоро. Переделать командировку некому.
– Слушай, Сережа, - вдруг неожиданно уверенно заявляет Гельтур. Советую тебе на этот мост вообще плюнуть.
– Уже плюнул, - я поднимаю голову.
– Буду держать курс на Лисичанск.
– А почему бы тебе, Сереженька, - с нарастающим торжеством продолжает Гельтур, - не плюнуть и на этот Лисичанск?
Я смотрю с удивлением: что он еще придумал?
Решительно оттеснив нас, он склоняется над картой и спрашивает:
– В лесу пока не развезло?
– Не развезло, - подтверждаю я.
– На реке лед пока держится?
– Думаю, что так.
– Тогда зачем тебе мост?
Гельтур чувствует себя стратегом. Его руки с длинными пальцами парят над картой. Левой рукой он отмахивается от моста, а правой - двумя пальцами впивается в изгиб реки и уверенно произносит:
– Пока еще
"Что ж, пожалуй он прав. В этом случае вариант с Лисичанском отпадает".
– Ну что ж, - тем не менее кислым тоном подтверждаю и я.
– Можно и так!
– Только так и можно!
– возмущается Гельтур.
После этого он отходит от нас с видом победителя, при этом не лишая себя возможности нравоучительно заявить:
– Медицина учит, что из пяти детей рождается умным лишь один. У меня есть все основания считать, что ты, Сережа, первоначально присоединился к большинству...
Я все это пропустил мимо ушей, но за меня вдруг обиделся Клименко. Обернувшись к Гельтуру, он недовольно говорит:
– Ты, Виктор Павлович, напрасно подшучиваешь, ведь Сереге предстоит серьезное дело. На первый взгляд выходит, что все ясно, а если хорошо поразмыслить, то совсем даже наоборот.
Гельтур, почувствовав, что малость переборщил, примирительно заявляет:
– Николай, ты прав! Моя шутка не к месту.
Надо сказать, что у нас в прокуратуре так повелось, что ее секретарь Гельтур, несмотря на то, что он по своему служебному положению был на ступень ниже нас - военных следователей и уступал в воинском звании Клименко и Рубакину, обычно обращался к нам запросто, по имени. Клименко величал Николаем, Рубакина звал Семеном, а меня- Сергеем и лишь в особых случаях, под настроение - Сереженькой, ласково так, по-отечески. Мы к этому привыкли и не обижались, признавая его право старшего по возрасту. Меж собой мы общались друг с другом так же. Зато Прут для нас всех был только Львом Давидовичем, а Гельтур - Виктором Павловичем.
Прежде чем отбыть в дальнюю командировку, пришлось ждать солдата, который должен был сопровождать меня в предстоящих странствиях. На этом настоял Прут:
– Без надежного помощника - ни шагу!
Вот почему еще вчера я позвонил в "свой" полк и попросил выслать надежного парня из взвода пешей разведки. А вот, кажется, и он.
Потеснив плечом в дверях одного из наших конюхов, в прокуратуру боком вваливается розовощекий богатырь. И как только сходится шинель на такой широченной груди! Ушанка на голове сидит прямо, без лихости, основательно. Вещевой мешок набит до отказа: ведь я предупредил, что предстоит долгая дорога. На коротком ремне тускло поблескивает вороненой сталью новый, словно со склада, трофейный немецкий автомат. Богатырь докладывает Клименко, как старшему в звании:
– Ехврейтор Хвыленко! Прибыл по вашему приказанию.
– Это к нему!
– кивает на меня Клименко.
Я подхожу к солдату, протягиваю руку:
– Старший лейтенант юстиции Громов.
Лапа у парня, как тиски. Переспрашиваю:
– Так как ваша фамилия?
– Хвыленко, - басит он одним дыханием.
И вдруг, вскинув руки к поясу, дополнительно поясняет:
– Руки в боки - хвы - Хвыленко!
Ах вон оно что! Он, оказывается, не выговаривает буквы "Ф". Для верности я спрашиваю: