Записки военного альпиниста. От ленинградских шпилей до вершин Кавказа 1941–1945
Шрифт:
Я знал, что у нее есть две сестры. Но как их разыскать? Неожиданно мне повезло: 26 января 1988 года после окончания моей лекции о блокадных маскировщиках в Центральном лектории Всесоюзного общества «Знание» на Литейном проспекте ко мне подошла женщина и представилась родной сестрой Али Пригожевой. Это была Нина Ивановна Казачек (Пригожева). Мы назначили с ней встречу, и именно она поведала мне о нелегком детстве своей сестры.
«Аля родилась в 1920 году, – рассказала она. – Я похожа на маму, а Аля и наша сестра Катя – на папу. У отца были каштановые волосы, красивые белые зубы. Из деревни мы приехали в город с узлами. В них старая одежда и ничего больше. У детей из всей одежды – толстовка и пальтишко. Вот и весь наряд. И у мамы то же самое. Нужда – не передать! Отец поступил
Первые два года скитались по углам. Потом наконец переехали на Васильевский остров, 4-я линия, дом 47. Училась Аля в школе № 27 (потом она стала школой № 4). И я в ту же школу пошла. Отец был передовиком. Помню, носил знамя на демонстрации. Мы его встречали у Тучкова моста и кричали, радуясь: «Папа, папа флаг несет!»
Аля росла очень общительной, занималась спортом и меня к этому делу тянула. Она в игрушки не играла. Любила книги читать, неплохо умела шить, посещала кружок пения и драматический. Аля всегда ходила на физкультурные парады. В то время что надевали? Трусики и футболки полосатые – и уходили так на Дворцовую площадь. Возвращалась домой радостная, вся светилась. А в доме есть нечего. Она очень стеснялась нашей бедности, поэтому к себе никого из друзей не приглашала. У Али были добрые отношения со всеми.
Мы ее очень любили. Она хорошо училась, ее хвалили учителя, а она ими восторгалась. Однажды отец сказал: «Доченьки, пробивайте дорогу сами, я уже не могу, мне очень тяжело». Пришлось Але уйти из девятого класса. Маме она тогда сказала: «Я буду жить самостоятельно». Работала Аля в типографии: сначала на ручном наборе, потом разбирала гранки. На ее исполнительность и прилежность обратили внимание и пригласили работать секретарем в добровольное спортивное общество «Искусство», которое находилось на Невском проспекте в бывшем Юсуповском дворце.
Аля приходила с работы в восторге, видела великих артистов – Корчагину, Александровскую, Бабочкина. Ходила на концерты. Но в то же время много тренировалась. Особенно серьезно увлеклась волейболом, греблей, лыжами и альпинизмом.
Аля всегда была аккуратненькая, красиво одета. Сама прекрасно шила, хорошенькие кофточки, платьица облегали складную, стройную фигуру, вызывали у всех восхищение. Многие мужчины, видные артисты, пытались за ней ухаживать, но без взаимности».
Здесь я прерву рассказ Нины Ивановны Казачек. Когда я четырнадцатилетним подростком в 1938 году пришел записываться в горнолыжную секцию ДСО «Искусство», в приемной председателя я увидел очаровательную улыбающуюся женщину с каштановыми волосами, смоляными бровями, жемчужными белыми зубами, огромными выразительными черными глазами, окаймленными густыми пушистыми ресницами. Особенно поразила меня светлая красивая кожа с легким румянцем – будто эта женщина только сошла с киноэкрана.
– Что вы хотите, юноша?
– Хочу записаться в горнолыжную секцию.
– А кто вы такой? Какое отношение имеете к ДСО «Искусство»?
– Я Миша Бобров, ученик восьмого класса девятой средней школы Петроградского района. У нашей школы шефы – кинофабрика «Ленфильм», и они рекомендовали мне обратиться к вам, – бодро отрапортовал я.
– Ах, так! Очень приятно. Пожалуйста, садитесь. Вот вам бланк заявления – заполняйте.
Это была Александра Пригожева. Она излучала обаяние и теплоту. Я почувствовал, что пришел в добрый дом. В этом доме впоследствии спортсмены общества «Искусство» часто проводили свои веселые вечера встреч. По волейболу Аля имела первый разряд и выступала за команду на первенстве города. В праздники проводили показательные игры и чемпионаты на Елагином острове. На игры, где выступала Аля, всегда приходил народный артист СССР Борис Бабочкин. Он смотрел на нее восторженными глазами. Ребята шутили: «Чапаев пришел за Анкой». Бабочкин смеялся и кивал. Много рассказал мне об Але тренер волейбольной команды «Искусство» актер Сергей Александрович Голубев: «Как-то мы с товарищем пришли в школу номер четыре посмотреть волейбольную команду. Игра девочек нам понравилась. Особенно выделялась Аля Пригожева. Очень скромная, отзывчивая, всегда помогала подругам: что ни поручишь, выполнит прилежно и аккуратно. Был у нее характер. Цементировала команду…»
В спортивном коллективе «Искусство» особенно дружили горнолыжники и альпинисты. Собирались компанией у кого-нибудь из ребят. Бывали здесь известные альпинисты Слава Иванов, супруги Кабановы – Володя и Фаина, Вера Передырей. Приходил артист О. Жаков с женой (тоже альпинисткой), Алоиз Земба, Аля Пригожева, Вера Кулешова. Играли в фанты, «цветки», очень любили петь, пекли блины. В песнях и приготовлении блинов особенно отличалась Аля.
В 1940 году я вместе с Алей был на Кавказе в альпинистском лагере «Рот Фронт». Когда она возвращалась с восхождения, то была заводилой всех вечеров. Собирались у огромного костра, слушали веселые рассказы и байки, много смеялись, пели альпинистские песни, шутили. Поющими у костра, как правило, руководил композитор Л. Книппер, автор песни «Полюшко-поле», которая нам всем очень нравилась. Запевали всегда Аля и известный скрипач, народный артист СССР Игорь Солодуев. В первых рядах у костра в шезлонгах сидели выдающиеся горовосходители страны, известные мастера спорта: Е. Белецкий, А. Сидоренко, Ю. Одноблюдов. Это было чудесное предвоенное время…
Аля прилично стреляла, хотя систематически этим спортом не занималась. Но если уж стреляла, то била в десятку. На лацкане ее пиджака я всегда видел значок «Ворошиловский стрелок».
22 июня 1941 года объявление о нападении Германии застало Алю на спортивной базе Дома театральных работников на Крестовском острове (сейчас там вход в Приморский парк Победы со стороны Морского проспекта). Там же находятся и теннисные корты Дворца пионеров. Именно здесь когда-то молодой князь Белосельский-Белозерский, вернувшись из Лондона, построил первые теннисные корты рядом со своим летним дворцом (сгоревшим в блокаду), где и начал демонстрировать петербуржцам лаун-теннис.
22 июня вся волейбольная команда девушек решила добровольно идти на фронт. Но в военкомате девушкам отказали. Больше всех возмущалась Аля. Особенно оттого, что ее лучшую подругу Милу Поворинскую взяли в разведку, а ей отказали. Видела Аля в этом какую-то несправедливость, поэтому и переживала. А где-то через месяц получила Аля письмо с фронта. Вскрыла конверт, прочитала и зарыдала. Дважды повторила фразу: «Милу прострочили пули финского автомата…» А в скором времени к Але пришла повестка: «Явиться в Государственную инспекцию охраны памятников для выполнения особо ответственного задания», где она и встретилась с нашей бригадой маскировщиков. Аля до конца дней своих оставалась мужественным человеком. Уже умирая от голода, она пишет письмо своему другу, известному архитектору Николаю Фукину. Адресовано оно в госпиталь № 1014, размещавшийся на Мойке в помещении Педагогического университета имени А.И. Герцена.
ЛЕНИНГРАД, 22 марта 1942 года
«Дорогой Коля! Принималась тебе писать три раза и три раза не могла закончить – нет сил.
Ничего не вижу, чувствую себя скверно. Совершенно серьезно – настроение на Смоленское кладбище. Я похоронила отца, мать. Теперь сестренка и я. Если бы я была одна, я бы здесь не осталась, уехала куда-нибудь. Я нахожусь в этом же доме, кв. 10. Спроси Левину, а затем и меня, конечно, если поправишься после госпиталя и будешь свободен. Вход с улицы, последний этаж направо. Заходи, дорогой, и посмотри на меня, на кого я стала похожа.
Последние строки письма, написанные слабеющей рукой, едва разборчивы. Коля лежал тогда в тяжелейшем состоянии. Я его дважды навещал в госпитале. Раненного осколком снаряда Николая Фукина переехал немецкий танк. У него был поврежден таз, переломаны кости ног, травмированы внутренние органы. И конечно, он не смог в марте сорок второго навестить Алю. Страдая, он держался мужественно и на удивление врачей жил и всем смертям назло выжил.
Письмо это пролежало в планшете Фукина до 1969 года. Незадолго до смерти он переслал его Наталье Михайловне Уствольской. А Наташа уже передала его мне.