Записки военврача. Жизнь на передовой глазами очевидца
Шрифт:
– Жура, отдай пистолет! – крикнул я.
– Я не брал.
– По-хорошему отдай. Ты же знаешь, что за утерю оружия бывает!
– Да, оружие нынче дорогое, двести баксов, не меньше, ствол стоит.
– Слышишь, гони пистолет!
– Я не брал, можешь посмотреть у меня в тумбочке, в сумке, нет у меня твоего ПМ.
– Ах, так! Тогда буду тебя пытать.
Я, как коршун, запрыгнул на него верхом, вспомнил уроки отчима по самбо и сделал захват руки. От боли у Журы покраснело лицо.
– Под полом посмотри, падла, у крайней к выходу кровати.
– Хорошо.
Я посмотрел, но ничего не нашёл.
– Что ж ты, сука, врёшь?!
– Я же тебе сказал, что дорого будет стоить, не менее трёхсот баксов.
– Ах так, пожалеешь!
Я выполнил удушение, тоже, наверное, вспомнившееся из детства. Пальцы сомкнулись на шее Журы, который, казалось, и не думал оказывать сопротивления.
– Док, может, он действительно не брал! – вступились за соседа начфин и начпрод.
– Задушу!.. Говори, где пистолет спрятал?
Лицо Журы приобрело помидорный оттенок, а потом налилось сливовым колером.
– Отпусти, скажу, – захрипел Жура.
– Соврёшь снова.
– У начпрода под матрасом лежит.
– Сань, проверь, ему нельзя доверять.
Пистолет оказался спрятанным под матрасом койки начпрода.
Через год наша дружба продолжилась, и мы стали такими же закадычными приятелями, как и раньше. Дружба и ненависть… что это? Есть, по-видимому, какие-то иные мерила, способные связывать людей на долгие годы. И неважно, что жизнь проходит в разных городах, изменяя их внешне и перестраивая характеры. Дружеское плечо, ладонь, взгляд и слово не заменишь и не испортишь. И неважно, где она ковалась, на полях Чечни, в средней школе или детском саду.
P.S. Журу комбат не любил. После того, как увидел Журу голым в душевой и пришёл в ярости от его нудистского загары, перевёл его на сопровождение бронепоезда Ханкала – Моздок. Жура перестал есть. Объяснял это тем, что сильно поправился на каше и тушёнке. Пил растворимый кофе без сахара, стрелял «Беломор» у солдат. Несколько раз попадал под обстрел. Перестал спать. В один из вечеров спросил меня после душа:
– Что с моими ногами, док? Почему они так раздулись?
– А ты давно голодаешь?
– Четыре месяца, минус четверть центнера. Я себе такой нравлюсь. Форму перешил. Хорош?! Ещё бы килограмм пять снять, и можно остановиться будет…
– В гражданскую войну у солдат тоже были голодные отеки.
– И что делать?
– Надо тебя откармливать. Нервная анорексия у мужчин часто сопровождается шизофренией. В госпиталь тебе надо. Поговорю с комбатом, чтобы тебя не ставили на «бронник».
– Не надо, док! Мне ещё чуть-чуть до квартиры не хватает. Куплю в Воронеже, буду тебя в гости приглашать.
Он купил одну квартиру, а затем и вторую. От матери в Воронеже получил третью, но так и бобылюет где-то за Уралом.
Начпродначвещ
Его звали Саша, мы нарекли его Санёк или Сашуля. Невысокого роста, щупленький, круглолицый, постоянно улыбающийся, начальник продовольственной и вещевой службы. А так как тыл и медицину кто-то объединил в одно целое, то общались мы часто. Постепенно официальное общение переросло в дружеское: что-то достать, принести банку сока в нагревшуюся под июльским солнцем палатку или пожарить картошку с тушёнкой на сливочном масле. Санёк был слегка прижимистым, но, когда коллектив настаивал, сдавался и уступал воле большинства. Поначалу он так же, как и мы, был поражён войной и собирал всё, что попадалось в руки. То гранат привезёт, то патронов, то с грозненского рынка черешни. Скучно ему было здесь, и Санёк нередко хандрил.
– Слышишь, док, у тебя нет ничего такого, чтобы разкумариться?
– Промедол, но он подучётный, каждая пустая ампула через фээсбэшников списывается и в их присутствии в костре уничтожается.
– А может, есть чего-нибудь в загашнике? Вчера на рынке пробовал чеченскую анашу, не вставляет.
– А насвай, его полно на прилавках?
– Детский сад это всё!
– О, вспомнил, есть порошок – дикаин! Из группы местных анестетиков, но вставляет не хуже кокаина, тоже учётный, но его можно заменить сахарной пудрой в случае чего. Всё равно пропадает, Андрей Владимирович сказал, что в полевых условиях ничего из него делать не будет.
– Ну что, сообразим на троих? – к нашему разговору подключился Валера-начфин.
– Ок, Валера, всё равно без тебя сейф не открыть. Звони в караулку, что идём в финслужбу, сейф с аптекой вскрывать. Но я не буду, вдруг вы передознетесь, кто вам медицинскую помощь будет оказывать? Я со стороны понаблюдаю и вмешаюсь, если вдруг за оружие будете хвататься, согласны?
– Добро, док! Предлагаю в столовке и вмазаться!
Время под вечер, под светом керосиновой лампы Сашуля стелет тонкую дорожку белого порошка на полевой стол офицерской столовой. Черенком алюминиевой вилки он ловкими, умелыми движениями подравнивает края дорожки. Профи, наверное, подумалось мне. Санёк сворачивает в тонкую трубочку десятирублевку, и мы по очереди вдыхаем носом.
– Валера, давай теперь ты!
Валера повторяет, неумело, но старается не подавать виду.
– А что должно быть?
– Галлюцинации яркие. Смотришь на комбата, а видишь стройную девушку, зовущую тебя к себе. Но к комбату сегодня не пойдём, в зиндан посадит всех троих. Туши керосинку. Пойдём в палатку.
Пока дошли до нашего ночлега, Сашуля «поймал кайф».
– Хи-хи, хи-хи, ты прав, доктор, я вас уважаю, хи-хи, хорошо вас учат, хи-хи, я тоже хотел в академию поступать, ха-ха, баллов не добрал.
– Саш, выпей ещё пиво сверху, лучше будет. А то сейчас зампотыл начнёт тебя искать, не поймёт. Валера, а ты как, чувствуешь что-нибудь?
– Нет, только нос перестал запахи различать и слизистая онемела. Наверное, что-то не так делал. Давай повторим.
– Хватит, выпей пиво лучше.
Местный анестетик требует индивидуальной коррекции и конечно же предзназначен для обезболивания, а не для одурманивания. Я тогда только догадывался о силе суггестивного воздействия на человека и способах его достижения.