Записки. 1917–1955
Шрифт:
В гостинице, кроме нас жила русская семья графа Гендрикова, старика, бывшего кавалергарда, исключительно правых, притом глупо правых взглядов, жены его и трех детей. Затем жила семья петербургского дантиста, швейцарца Глатц. Жена его была русская, и дети их были тоже совершенно русские. Старший их сын, студент, и дочь подходили к нашей Нусе. Следующая пара была лет 12-13, и, наконец, был сынишка лет трех, общий любимец семьи, часто хворавший. Семья была дружная и милая, и мы с ними жили очень хорошо. Кроме того, в другой гостинице жила Л.М. Аносова с девочкой Надей, на год старше Малинки. Под покровительством Л. Мих-ны Потоцкие устроили свою Лику. Отсюда началась дружба наших девочек – старшей с Ликой и Марины с Надей. Л. Мих., рожденная Менделеева, потеряла мужа, умершего от туберкулеза, и теперь дрожала за Надю, тянувшуюся вверх, но худенькую, со своей слабой грудью.
В Скодсборге я пока пробыл только один день, помог своим устроиться, и чрез Мальме вернулся в Стокгольм. Переход от Копенгагена в Мальме мне ни разу не пришлось делать
7
Почту.
В Стокгольме я пробыл два дня. Кроме заседания Русского комитета, к которому я привлек тогда впервые Классена, я был дважды в Шведском Красном Кресте у Дидринга, заведшего разговор о созыве конференции о военнопленных между нами и немцами. Конечно, я сослался на то, что не могу дать ответ без указаний свыше. Затем Дидринг предложил мне свидеться у него с представителем германского Красного Креста бароном Беннигом. Согласился я на этот разговор, конечно, только с одобрения нашего поверенного в делах. Ничего интересного в этом разговоре не было, но тон его был кислый. И Бенниг, и Дидринг нападали на нас за тот хаос, который уже был у нас, на что я мог только ответить указанием на положение наших военнопленных в Германии. Мне было несколько страшно соглашаться на этот разговор, помня, как осуждали Протопопова за его разговор с Варбургом, однако меня в Петербурге только одобрили потом за мое решение не уклоняться от него.
Вечером, 3-го июня, я въехал в Христианию [8] , где должен был посмотреть другой лагерь для интернированных. Здесь был тогда 2-м секретарем миссии мой двоюродный брат Жорж фон Мекк, у которого я и проводил все свободное время. Тут впервые ближе познакомился я с его женой Надеждой Петровной, очень милой и хорошей женщиной. В Христиании, маленьком городке даже после Копенгагена и Стокгольма, я посетил начальника военно-санитарной части д-ра Дое, очень милого, еще крепкого человека, к сожалению, через год умершего от испанки. В Норвегии, в лагере для интернированных все шло спокойно, и тем для деловых разговоров у нас с ним оказалось мало. Между прочим, я его спросил, как сказалась в Норвегии отмена регистрации проституток на распространении венерических болезней. «Заболевания не умножились, но наши девушки стали более легкомысленны», – ответил он. И действительно, поведение норвежских девушек, по общим рассказам, было очень не строго, но зато замужние женщины вели себя безупречно. Очень строго относились к ухаживанию женатых мужчин за девушками, и мне приводили в виде примера исключение за это из хорошего клуба одного из его членов. Впрочем, быть может, повлияло на легкость нравов девушек и то, что здесь, при численном преобладании женщин над мужчинами, первым пришлось ранее, чем где-либо начать зарабатывать кусок хлеба, а это сопровождалось и ослаблением строгости семейной жизни. То же явление наблюдалось и в Дании, тогда как в Швеции мне про него не пришлось слышать.
8
Старое название Осло.
На следующий день после приезда я отправился в лагерь в Коннерудколлен, – сперва по железной дороге до Драммена, а оттуда в автомобиле, по прелестным местам, постоянно поднимаясь от моря в горы. Лагерь здесь не производил такого казенного впечатления, как Хорсеред. Все было более уютно, по-домашнему. Старшим в лагере был генерал Хольмсен, позднее представитель Врангеля в Берлине и Париже. Очень порядочный человек, типичный финляндец, он женился на дочери Бобрикова, после чего оставил службу в Финляндском округе и служил больше военным агентом. На войне он командовал бригадой в 20-м корпусе, и в его катастрофе в феврале 1915 г. попал в плен. Он рассказывал мне тогда, что весь корпус не смог спастись вследствие того, что бригада, которой было приказано прикрывать отход корпуса по болотной, мало кому известной дороге, вместо этого и сама ушла, и увела с собой проводника. Мало кто знает, кстати, что когда остатки корпуса, что-то около 6000 человек, были окончательно окружены, они сделали последнюю попытку пробиться, причем повел их в атаку (ни снарядов, ни патронов уже не было) лично сам командир корпуса генерал Булгаков. Однако и эта попытка не удалась. Между тем, эту ушедшую бригаду у нас славили как геройски пробившуюся.
В Коннерудколлене Хольмсен старался поддерживать и внешний порядок, и дисциплину, но это ему не всегда удавалось. Особенно его огорчали пьяные скандалы в Драммене, из-за которых нашим пленным было одно время запрещено туда ходить. В лагере был и наш военный представитель, ротмистр Гартунг, у которого со всеми отношения установились мирные. В этот день вечером я познакомился у Мекк с некоей г-жой Дурбан, принимавшей активное участие в комитете по отправке нашим военнопленным посылок в Германию. Этот комитет отправлял посылки и в Россию немцам (это было необходимо, ибо иначе немцы не разрешали отправлять посылки нашим в Германию), что вызвало какие-то трения, по поводу которых мне и пришлось с ней говорить. Возвращаясь с нею от Мекк, я узнал от нее, что все городские парки засажены картофелем для уменьшения необходимости привозить продовольствие из-за границы. Оказалось, что посажен он даже в глубокой тени около самых стволов деревьев и чах с самого начала. В этом разговоре в словах Дурбан проскользнула старая неприязнь норвежцев к шведам, демократов к аристократам, оставшаяся с тех пор, когда эти страны были объединены в одно государство. Она мне сказала, например, что шведы называли норвежцев своими мужиками.
В Христиании я познакомился с некоторыми нашими официальными представителями. Посланник Гулькевич был только что переведен в Стокгольм, и я его уже здесь не застал. Мне рассказывали, что он очень подошел к демократическому укладу жизни страны и даже, пожалуй, заходил слишком далеко, отправившись, например, как-то на прием к королю в пиджачке. Правда, это было уже после революции. На улицах он ходил всегда без шляпы. Позднее, в более чопорной Швеции мне говорили, что этот «демократизм» Гулькевича был ему поставлен скорее в минус. Первым секретарем миссии был граф Коцебу-Пиллар-Пильхау. Я его видел всего раз, но у него была репутация ничтожества. Курьезно, что, несмотря на его приблизительно 50 лет, его любимым занятием было разыгрывание оловянными солдатиками знаменитых сражений. Этих солдатиков у него была масса коробок, и самых разнообразных. И я увлекался этими солдатиками, но когда мне было 11-12 лет, для человека же пожилого возраста это было занятие, конечно, оригинальное.
Генеральным консулом в Христиании был Кристи. Перед тем он служил в Китае, и говорили, что он усвоил себе многие черты китайского характера. Не знаю, верно ли это, но что он, несомненно, был умнее других наших представителей, его не любивших, было ясно, почему он вероятно и стоял во главе здешнего русского благотворительного общества. На одном из заседаний этого общества я у него и был. Кстати, я забыл сказать, что Жорж Мекк считался в миссии единственным, от которого можно было чего-нибудь добиться. Был он, вообще, человек очень милый, добрый и деликатный. Свободные средства у него еще были, и революция на их образе жизни еще не сказалась.
Вернувшись, я из Дании вновь поехал 14-го июня в Стокгольм для участия в заседании Русского комитета, которому было необходимо, так или иначе, ликвидировать договор с неким коммерсантом Иенсеном на отправку посылок военнопленным. После долгих с ним переговоров это и удалось, хотя я долго и не хотел уступать, будучи формально прав, хотя, по существу, договор и был комитету крайне невыгоден. Меня очень удивляло, как такой договор мог быть подписан людьми, в честности которых сомнений не было. Насколько мне помнится, он уступил только тогда, когда я ему заявил, что у самого комитета денег нет, а юридически ни одно русское учреждение за комитет не ответственно. Позднее я с Иенсеном встречался в Дании, и меня каждый раз удивляло, что он держал себя так, как будто между нами ничего не было, между тем как я ему определенно высказал, что считаю его за мошенника.
В этот мой приезд я познакомился с Гулькевичем, оказавшимся очень любезным и неглупым человеком, и со Сташевским, произведшим на меня весьма неблагоприятное впечатление.
В Дании я пробыл затем до 30-го июня. За это время несколько раз побывал я в Хорсереде, где пришлось вновь успокаивать и солдат, и офицеров. Солдаты выбрали к этому времени свой солдатский комитет, ссылаясь на приказ Керенского. Гмелин отнесся к этому враждебно и осветил весь вопрос датчанам так, что они хотели выслать обратно в Германию 4 человек. Пришлось мне вмешаться в это дело, убедить Потоцкого поддержать меня, и в конце концов датский комитет согласился не настаивать на этой высылке, грозившей в лагере большими недоразумениями. За эти дни ближе познакомились мы с графом Брокенгуз-Шак и с майором Милиус, одним из офицеров, сопровождавших наших сестер в объезде ими лагерей в Германии и Австрии. Когда-то он служил офицером в одном из наших кавказских полков и сохранил до старости горячую любовь к России. Графиня Шак, очень некрасивая, но живая женщина, лет 45, глава gerlscauts [9] , заинтересовалась русскими во время войны и всей душой оказывала им помощь везде, где только могла. Сперва она научилась русскому языку, а закончила тем, что приняла православие. Это вызвало почти полный разрыв ее с семьей. Она разошлась с мужем, при котором остался и сын-студент, с матерью, графиней Алефельдт и связала свою жизнь с сестрой Масленниковой.
9
Girl scouts (англ.) – девочки-скауты.