Заполье
Шрифт:
Лихорадочно как-то глазами блеснув на них, отвалился в кресле, хлебнул из чашки; глянул на одного опять, на другого:
— Найдёте? Найдём ли?..
— Читать фантастику любите? — ухмыльнулся Поселянин — впрочем, довольно добродушно.
— Нет, — в голосе Мизгиря не было и тени обиды, скорее — живость: — Технологии социальные пролистываю. Успешно внедряемые.
Иван недоуменно и с сердцем дернул плечами, встал, заходил:
— Да что, собственно, тут нового? Предательство, диверсии всякие, провокации с подлостью? Подмены, ловушки? Ну, собрали в кучу старье всё это гнусное, свели в систему, массировано применили — и со старыми, паскудными такими ж целями... Тут не сила их, а наша слабость
— А мы уже за Волгой? Или — за Рифеем?
— И география другая тут, и тылы… другие тылы. Вряд ли им доступные. Они что, всерьёз думают, что всё просчитывается?
— Нет, разумеется. Им оно, может, и не нужно всё. Зато главные-то параметры, надо признать, считают с точностью до… с хорошей точностью. Это маленькие гении игры, системщики. Они любой ваш плюс превратят вам в такой минус, что вы даже сами не будете знать, как от этого своего плюса вам избавиться… А вы их — недооценивать? Ох, братушки, чревато сие!..
— Да уж какое нам… — поморщился Иван. — В другую сторону бы не зашкалить. А с оружием… Каждый своим воюет, какое дадено ему. Сподручней какое.
— Во-от, это уже к делу ближе. А то пугаем друг друга как ребятишки. — Не то чтобы недоволен был разговором этим Поселянин, нет, слушал внимательно, было что послушать, наверное; но и скепсиса порой не скрывал своего, на ином знании обоснованного и на вере, не совсем Ивану неизвестных, конечно, но завидных именно верой… повезло, можно сказать, человеку с ней, не многим дано, а спрашивается-то со всех… Спрашивается кем? Ну, хоть той же историей спрашивается, временем, жизнью самой. — Средства в войне — они всегда почти ассиметричны… из геометрии, помните? Кто ружьем, кто стрелами, а кто дубиной. И резон у каждого свой.
— Но позвольте, — встрепенулся Мизгирь, — это ж межцивилизационные когда... Но у нас-то конфликт европейский, по всем канонам, в одном как раз культурном поле, в христианском, его-то не разделить... Или в постхристианском. И потом, вы только же посмотрите: даже компоновка у оружия — у самолетов, у танков там, у кораблей — одинакова до деталей, не различишь, даже и тактика армейская... Это гражданская, я бы сказал, война — да, не меньше!
— Ничего себе, сограждане... — хмыкнул было Иван; и остановился, Поселянин брал ответ на себя:
— Я о больших средствах говорю, не о технике... техника — дело третье. И кто это вам сказал, что — одно поле? Системщики ваши? Тогда ложанулись они, как наш молодяк говорит, обманулись — хуже некуда. А немец глупый, Шпенглер, русских вообще из Европы выставил — в отдельную, особую цивилизацию... в культуру, верней; ошибся старина, да? Компьютера, — и в сторону Левина кивнул, — у него не было? «Системщики»... А системы божьи рушат. Потсдам сковырнули как болячку подсохшую — а это пластырь был на ней, на болячке старой, кровь останавливал... Ну, дождутся.
— Во-первых, скажу вам, Алексей Петрович, уважаемый, — никакие не мои они, системщики. Но христианское-то поле, единое — есть!..
— Нету. И давно, раньше Невского даже. Так, шахер-махер дипломатический какой, соглашенья временные... А живой не было связи и не будет, чужей чужого мы друг другу. Войны только, и все до одной — идеологические, религиозные с их стороны. Не просто пограбить, на куски растащить, а и... А мы на их веру хоть раз... как бы сказать... покушались? Ну, вернули после войны коммунизм кое-кому — нате, кушайте своё... не понравилось? Дело ваше, опять же... Нет, чужей татарина они нам, татарин-то что — свой брат. И всё никак это нам, простакам-дуракам, не докажут они, уж как стараются. Мы с объятьями братскими, а нам по морде. Да я на этом «поле» с козлом этим старым прижмуренным, Войтылой, на одном гектаре не сяду, с сатанистом.
—
— Да знаем, не подначивайте. Не авось это с небосем — дух, какой ни есть. Молодой еще... ну, дураковатый, да, несобранный, еще дозреть надо. — Говорил это Поселянин как-то обыденно, как о само собой разумеющемся, хотя и поспорить тут было о чём. — Довоспитаться. Причем, в массе дозреть, а не в одних только провидцах своих. Зато живой, не мертвечина эта кагальная. А живое верх не сразу, может, а возьмёт.
— Это как же, голым духом?
— Зачем? Железом тоже. А вот изъян у русского железа есть, что правда, то правда: отпускается... Чуть получше, полегче — в расслабуху тянет. В пассив, как при Ильиче последнем, как теперь вот. Опять в отковку надо, битьём — без этого не научишь нас, видно. В закалку — из огня и в масло. Ну, пусть бьют, работают, раз так... работа их эта нам теперь нужней всего, может, нам самим. Откуют — спасибо не скажем, конечно, наигрались уже в благородство. Не до того, когда шкуру живьём спускают, а вот возместить... Работку возместим эту. Воздадим.
— Полагаете, что они всё это не учитывают?
— Полагаю, не догадываются пока даже, какую напасть на себя обвалили — будущую. Как герр Шикльгрубер образца сорок первого, не меньше. Сглупили, козлоногие... ну, не в их это воле — понять. Когда такие вот в свою ж яму попадают, какую рыли для других, это их не учит, никак. Не понимают, что — своя... Здесь у них обратная связь не срабатывает. — Нет, не знал Владимир Георгиевич, не предполагал, с кем в полушутку, считай, разговоры взялся разговаривать, малость развлечься захотел. Лучше не становиться на дороге, когда Поселянин «повышенную включал», о том с первого еще курса однокашнички знали. — И сейчас не сработала, уж больно соблазн велик был: пальцем толкни, мол, — и посыплется Россия... А несработка эта уже фактом истории стала. Они сами её фактом сделали, теперь захотели бы даже, а повернуть не могут, не по ихней уже — по своей инерции всё пошло... по парадигме — так, вроде, нынче говорят? По ней, родимой... Бесы во зле вообще останавливаться не умеют, не могут, это у них дефект такой, родовой. Перебирают с избытком, и в этом причина пораженья — всегдашняя. Так что не позавидуешь им. Нам, само собой, тоже.
— Вы так-таки и думаете?..
— А один мой господь знает, что я думаю, — не усмехнулся, нет — именно улыбнулся Алексей, неожиданно и, пожалуй, весело, в лучиках морщин у глаз притопил усталость. — И никто больше, никакие чернокнижники, — вроде как пояснил малость он эту непонятную им весёлость. — У него-то в запасе всегда на один, это уж самое малое, ход больше. Как ни считай, всегда вариантов будет эн плюс единица — божья. Нет, не просчитывается это. Принципиально.
— Ну да, этакий козырь в рукаве, — раздраженно сказал Мизгирь, и его-то раздраженность эта, в отличие от поселянинской весёлости, была Ивану более чем понятна: речь-то о сущностном, исторически важном зашла, и пускаться тут в изыски и споры вероисповедного толка, чуть не в догматику... — Да, непредвиденность большая существует в природе, в реале; но и политические есть, экономические там и прочие законы, вполне объективные — по которым замысел и исполнение сообразуются точно так же, как... стрела, положим, и цель. Вы что-то имеете против таких законов?