Заповедная сторона
Шрифт:
… Миновали мост через Куекшу, Кутузовку. От прежней деревни сейчас остался один дом. Живут в нем тетя Шура и Иван Федорович Смирновы, пенсионеры, но летом дежурят у шлагбаума. Островский когда-то постоянно в Кутузовке бывал, заходя ли посидеть, проезжая ли мимо по дороге. Не по сегодняшней, заасфальтированной, а по узкому проселку через густой лес. По тому самому, о котором сестра драматурга Надежда Николаевна писала: «Дорожка так узка, что на сидящих в санках с деревьев сыплются хлопья снега».
Лес нехотя расступился только на месте встречи проселка с прежним Галичским торговым трактом, давно переименованным в шоссе Заволжск — Островское. Пилоны по сторонам, на них повешены доски, разъясняющие, что здесь — въезд в Музей-заповедник
А как здесь было при Островском, лет сто назад? Припоминаю ремарку во втором действии «Леса»: «Лес; две неширокие дороги идут с противоположных сторон из глубины сцены и сходятся близ авансцены под углом. На углу крашеный столб, на котором, по направлению дорог, прибиты две доски с надписями; на правой: «В город Калинов», на левой: «В усадьбу Пеньки, помещицы г-жи Гурмыжской». У столба широкий, низенький пень, за столбом, в треугольнике между дорогами, по вырубке мелкий кустарник не выше человеческого роста». Значит, Пеньки — усадьба Щелыково, Калинов, где у Островского жили Катерина из «Грозы» и Параша из «Горячего сердца» — Кинешма. По воспоминаниям, на столбе, действительно стоящем на этом перекрестке, были прибиты доски-указатели с надписями: «В город Кинешму» и «В усадьбу Щелыково, имение господ Островских». Что же касается вырубки, то сосняк между Кутузовкой и большаком был продан на сруб Эмилией Андреевной Островской, и в 1871 г., когда писалась комедия, там рос лишь мелкий кустарник. А актеров, проследовавших «своим ходом» через перекресток, было в самом деле немало, только они шли не в Керчь или в Вологду, а уверенно повертывали в сторону гостеприимного Щелыкова. И Островский не раз нечаянно встречал таких визитеров на повертке… Проселок, уже вовсе разъезженный, разбитый тракторами, уводит в настоящий лес. В знаменитый Угольской лес, Островским шутливо именуемый «Кобринским бором». Это, и вправду, прежде был огромный и дремучий бор. В 1870-е годы его вдоль и поперек обошел выдающийся охотовед и кинолог Леонид Павлович Сабанеев, гостивший в соседнем Угольском у своих двоюродных братьев. Тогда ближний к селу участок леса так и назывался «Сабанеевским». Сейчас в сосняке, слева от дороги, звенели ребячьи голоса — там пионерский лагерь Заволжского химического завода им. Фрунзе «Бе-рендеевка». Справа же, где смешанный перелесок, принадлежавший прежде Островским, звонко щебетали птицы.
Лехмус не обращал на меня внимания — его отвлекал расстилавшийся перед нами новый пейзаж. Широкий и отлогий зеленый склон скатывался на север, к селу Угольскому. Справа промеж деревьев проглядывалась закрытая за недостатком детей земская школа, с другого края склон плавно переходил в поля. Альберт самозабвенно защелкал фотоаппаратами, я отошел подальше от него, устроился за оригинальным, пузатым и совсем ветхим амбарчиком на усыпанной цветами лужайке. Пересчитал на досуге избы — пять всего. В самой маленькой, крайней к оврагу, одиноко доживает век бабушка Мухина, ее домик отделен от прочих заброшенной дорогой, за которой два дома вразброс, а еще два — за церковным холмом. Хозяева уже переселились в Щелыково, и только летом живут в паре изб столичные дачники.
А ведь Твердово — одно из старейших и крупнейших сел лесного Заволжья. Это древняя богатая вотчина костромского боярского рода Годуновых, оплот их земельных владений по течению Меры. И хотя люто пострадало село в лихолетье начала XVII века, но-таки оправилось. И в упомянутом описании 1629 г. мы читаем: «За стольником за Алексеем Никитичем Годуновым в вотчине село Твердово на речке Сендеге, да к тому же селу припущено в пашню пустошь, что в Прудовке на реке Прудовке… в селе церковных дворов поп, дьячок, пономарь, просвирня. В селе же двор вотчиный, приказчика, да деловых людских дворов 10». Годуновская вотчина была громадной, включала и Семеновское-Лапотное, но ее центр находился в Твердове. И история села славная, содержательная, овеянная преданиями седой старины.
К середине XVII века Годуновы извелись, и село пошло в раздел к родам Ляпуновых, Кутузовых и князей Лобановых-Ростовских. В XVIII в. на смену им появились Витовтовы и генерал-аншеф князь Петр Иванович Репнин. Знаменитый род Репниных долго владел Твердо-вом, и знатные князья, судя по документам, езживали и сами в свою отдаленную вотчину. Другой же половиной Твердова прочно завладели Кутузовы — в 1847 г. их часть села в составе щелыковского имения приобрел отец драматурга Н. Ф. Островский. Селение постепенно хиреет, т. к. твердовская вотчина дробится — в середине прошлого века проживало там сорок крестьян. Все они были теснейшим образом связаны с Щелыковом, с драматургом, почти все работали в усадьбе.
Александр Николаевич одно время вел книгу хозяйственных расходов. И в ней нередки такие записи: «Наталья (Твердовская). Старого долгу 15 коп. Взято 25 коп.». Но долги обычно прощались.
Старушка Дарья Михайловна Теплова из Твердова вспоминала в 1930-х годах: в страдную пору украли двух лошадей у ее отца Михаила Филипповича. Островский, узнав о беде, позвал его в усадьбу, и произошел такой разговор:
«Т е п л о в: Александр Николаевич, я пришел. Вы велели побывать.
Островский: Нашел ли ты своих лошадок? | Теплое: Нет, не нашел.
Островский: Как же ты будешь работать?..» ' Беседа закончилась тем, что драматург дал крестьянину 40 рублей: «На вот, купи лошадь». Тот сторговал хорошую лошадь за 35 рублей, а 5 рублей, говорила старушка, еще остались на хозяйство.
В июле 1875 г. Твердово постиг опустошительный пожар. А вскоре Михаил Николаевич Островский писал из Петербурга брату: «… с грустью узнал о несчастье, постигшем Твердово. Очень рад, что ты помог погорельцам во всем, в чем было можно». Помог деньгами, одеждой, скотом, лесом.
Лес Островских подступал к самому Твердову, и твердовские крестьяне чистили его, получая за это сушняк. По словам старожилки Евдокии Петровны Тепловой, иной крестьянин столько леса наберет, что «всю зиму и продает на базаре в городе». Самим Тепловым Островский неоднократно помогал и деловым лесом: «Мы три раза строились».
Я поискал глазами избу Евдокии Петровны — вот она, только совсем покосилась. Правда, это не та изба, в которую много раз захаживал драматург, — та сгорела в 1920-х годах: «У нас, — вспоминала Евдокия Петровна, — был альбом с фотографиями. На них сам Островский надписывал. «Светопись» называется. В альбоме снимки были об уженьи рыбы, о покосе, как мы жали, фотографии Верховского (приятеля драматурга, ивашевского волостного писаря — В. Б.) и их самих… Сгорела и книжка от них его сочинения.»
Однако не с одними Тепловыми был близок в Твердове Островский. Так, он очень ценил удалую работницу Пелагею Дмитриевну Булкину и даже сочинил о ней песню. За многих неимущих твердовских крестьян он уплачивал недоимки. И недаром 83-летняя Екатерина Павловна Корчагина на вопрос литературоведа профессора А. И.Ревякина об Островских без колебаний ответила:
— Плохи ли люди! Таких людей поискать! Кто скажет о них плохо? Островские были господа хорошие, к народу милостивые. Обращались с крестьянами очень хорошо. Когда к ним шли с просьбами, с нуждами, никогда не отказывали.
… Лехмус закончил свой кропотливый труд, и мы вышли за село, на озими. Уже заглохшая тропинка вилась серпантином меж кустов, окаймляющих слева узкое и вытянутое поле, кое-где в топких местах хлюпали под сапогами сгнившие жердочки. Потом тропа юркнула в лесок, и, продравшись с трудом через чащобу, мы наткнулись на железнодорожную насыпь.
До этого мы знали и даже физически почти ощущали, что следуем по пути, который за сотню лет до нас многократно совершал большой любитель пеших странствий Островский — так или примерно так все здесь было и при нем. Но насыпи при нем не было — она появилась совсем недавно.