Заповедными тропами
Шрифт:
— Кстати, Сергей, как мы назовем нашу ящерицу? — задаю я вопрос приятелю.
— Конечно, именем нашего общего учителя, — отвечает он.
— А ведь, наверное, Сергей, пески скоро кончатся, ты чувствуешь, водой пахнет? — вновь задаю я вопрос.
И действительно, слабый ветерок приносит нам запахи, столь несвойственные сухой пустыне. За десятки километров мы ощущаем присутствие большого озера, запах прелого тростника и влагу.
Вот мы и в Казалинске. После кратковременной передышки первое, что я сделал, это достал книжку, в которой были даны описания змей и ящериц. И как же велико было мое разочарование, когда я увидел рисунок той самой ящерицы, которую в течение последнего месяца постоянно носил при себе в мешочке. «Сцинковый геккон», — прочел под рисунком и далее
— Вот тебе и новый вид, — смеясь, сказал мне приятель. — Я же тебе говорил, что все виды у нас давно описаны — найти что-нибудь совсем новое почти невозможно.
Конечно, в тот момент я не мог ничего возражать и, закусив губу, предпочел отделаться молчанием.
Но есть прекрасная пословица: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». Впоследствии я с большим удовольствием воспользовался этим правом. Дело в том, что в течение полутора месяцев мы возили в наших вьючных ящиках двух совершенно неизвестных и не описанных до того тушканчиков. Ни я, ни мой приятель даже не предполагали об их зоологической ценности.
Глава седьмая
САКСАУЛОЧКА
Птица пустыни — сердце мое.
Вижу в глазах твоих — солнце твое.
Птица, о которой я сейчас расскажу, у нас называется саксаульная сойка. Кум-саускан — зовут ее казахи, что в буквальном переводе на русский язык означает «песчаная сорока». И действительно, пестрым оперением, бойким нравом и своими повадками саксаульная сойка напоминает нашу сороку. Но есть у нее и другое меткое название, связанное с ее быстрым бегом. Джурга-тургай — часто называют ее те же казахи, и означает это «воробей-иноходец». Интересная, веселая это птица, только немногие знакомы с ней, так как живет она в глубине песчаных пустынь Средней Азии и не так уж часто попадается на глаза человеку.
В коллекциях наших центральных музеев шкурки саксаульных соек не представляют слишком большой редкости. Ведь столкнувшись с малоизвестной, бросающейся в глаза птицей, не только зоолог, но и любитель природы старается добыть и сохранить шкурку этой диковины. И, напротив, живая саксаульная сойка — величайшая редкость. Какой зоопарк, какой любитель птиц может похвалиться тем, что в его вольерах когда-нибудь обитал воробей-иноходец?
Если бы знал читатель, как мне хотелось посмотреть саксаульную сойку на воле, собрать ее шкурки, достать хоть один живой экземпляр, чтобы ближе познакомиться с ее нравом! Прошло много времени, пока мое желание исполнилось.
В одну из весен я рано приехал на Сырдарью и, как обычно, поселившись в поселке Джулек, предпринимал отсюда поездки в различных направлениях. Только в пустыню Кызылкум мне никак не удавалось проникнуть.
Громадные пески, загадочные и страшные своим безводьем и однообразием, начинались за полосой тугайных зарослей на левобережье реки и на сотни километров уходили на юго-запад. В Кызылкумах, не так уж далеко от Джулека, и обитали саксаульные сойки. Но прошла первая половина мая, дни стали нестерпимо жаркие, а я со дня на день откладывал эту поездку.
— А знаете, — сказал мне однажды один из моих джулекских знакомых, — вам сейчас очень легко в Кызылкумы пробраться — попутчик есть. Оказывается, у колодца Бил-Кудук в этом году стоят скотоводы. Сигизбай мне сказал, что сегодня оттуда бала какой-то на ишаке за сахаром приехал. Кажется, он завтра назад поедет, так что не упускайте случая.
Я подошел к джулекскому базарчику и беглым взглядом окинул приезжих.
— Вон, вон бала, — указал мне продавец из мясной лавки на группу людей, топтавшихся около коновязи. Я подошел ближе. «Кто же из них бил-кудукский?» — с некоторым удивлением осмотрел я казахов. Ведь в моем представлении бала должен быть маленьким мальчуганом, в крайнем случае подростком, а здесь я видел взрослых людей.
— Где тут бала из Бил-Кудука? — спросил я здоровенного парня, стоящего около маленького ослика.
— Моя, моя бала, — ткнул он себя в грудь пальцем и улыбнулся во весь рот.
«Вот так бала, — подумал я, — ну да не в этом дело». Пять минут спустя здоровенный бала — Дусен по имени — пил у меня чай и охотно отвечал на мои бесчисленные вопросы о Бил-Кудуке, о песках, о населяющих их птицах.
Я на лошади, Дусен на маленьком ослике на следующий день выехали из Джулека и, переправившись на пароме через Сырдарью, стали углубляться в пустыню. Не скажу, чтоб переезд до колодца Бил-Кудук, расположенного в шестидесяти восьми километрах от Джулека, доставил мне большое удовольствие. Напротив, я всегда вспоминаю его с неприятным чувством. На горьком опыте я постиг, что путешественнику, едущему в далекий путь, нельзя садиться на лошадь, если его спутник едет на ослике. Осел Дусена, несмотря на значительный вес хозяина, с такой быстротой семенил ногами по песчаным тропинкам, что моя лошадь не могла поспеть за ним, двигаясь шагом. Когда же я заставлял ее бежать нормальной рысью, она быстро оставляла осла далеко позади. Видимо, из солидарности со своим длинноухим собратом она не хотела ни отставать, ни обгонять осла и предпочитала бежать с ним рядом. Однако при этих условиях замедленная рысца лошади превращалась в такую невыносимую тряску, что езда становилась настоящим мучением.
— Джаман ад (плохая лошадь), — сказал я, едва слезая на следующий день у колодца Бил-Кудук.
Дусен с завистью посмотрел на моего замечательного рысака.
— Ад джаксы — джуль джаман, алес (лошадь хорошая — дорога плохая, далеко), — сказал он.
Колодец Бил-Кудук расположен у самой границы огромных голых песков — урмэ. И если между Джулеком и Бил-Кудуком тянутся крупные бугристые и грядные пески, поросшие редкой растительностью почти до самых вершин, то на вершинах песков урмэ растительность совсем отсутствует. Поднимитесь возможно выше и взгляните на пески урмэ издали. Под ослепительно яркими лучами солнца вашим глазам представится бурное песчаное море с гигантскими песчаными волнами. И кажется, высоко взметенным пескам нет конца-краю, а среди них нет никакой жизни. Но это только так кажется издали. В глубоких котловинах, скрытых среди песков, жизнь идет своим чередом и порядком. Растет старый саксаул, широко раскинув в стороны корявые ветви, как молодой пирамидальный тополек, поднимается стройное деревце песчаной акации. По нагретому песку бегают мелкие ящерицы, песчаные круглоголовки, чирикает саксаульный воробей, звонко поют пустынная славка и саксаульная сойка, беспрерывно свистят своеобразные зверьки — песчанки.
Но какая жара здесь в летнее время! Как только вы спускаетесь в котловину, вас обдает горячим воздухом, как из раскаленной печи. И все же вас потянет сюда, и вы не останетесь на мертвых песчаных холмах, где каждый порыв ветра бросает вам в лицо удушливый мелкий песок. Здесь же, в глубокой котловине, знойное затишье, уют и жизнь, а под тонким поверхностным слоем почвы — сырой, почти мокрый песок. В такой-то своеобразной обстановке в этих частях пустыни Кызылкум и обитает в изобилии замечательная птица пустыни — саксаульная сойка.
Экскурсировать одному по незнакомым пескам пустыни по меньшей мере небезопасно. Каждую секунду вы рискуете запутаться среди страшного однообразия глубоких котловин и высоко взметенных барханов, и выбраться отсюда к маленькому, затерянному среди пустыни аулу не так просто, как нам часто кажется.
В связи с этим я договорился с Дусеном, чтобы он сопровождал меня во время моих экскурсий, пока не познакомлюсь с новой для меня местностью. Конечно, я с большим удовольствием нанял бы опытного проводника — старика казаха, но здесь Дусен был единственным достаточно свободным человеком.