Заповедными тропами
Шрифт:
Минуты две прошло, как закричала первая косуля, и в ответ ей со всех сторон зарявкали звери, их голоса смешались, весь лес заполнился ими. Потом сразу все замолчали, затих лес — только в ушах продолжало звенеть. Тут я и понял, что под Рвеницами косуль очень много, и если этого осторожного зверя встречаешь не так уж часто, то прежде всего по своей вине.
Нет для человека в лесу ничего страшного, вот он, не боясь, и ломится, как медведь, сквозь лесную чащу. То ветку зацепит, то ступит на сухой сучок, и тот на весь лес под ногой хрустнет. Конечно, при таких условиях все лесные обитатели спешат убраться от беспокойного пришельца. Однако о косулях я начал не случайно. Был у меня один замечательный случай, связанный с косулями; о нем я и хочу сейчас рассказать.
Как-то приехал я в Рвеницы в самом начале августа, то есть к открытию осенней
На много километров вокруг тянулось унылое моховое болото, заросшее корявым, угнетенным, но густым сосняком. Трудность ходьбы, страшное однообразие и почти полное отсутствие дичи заставляло прежде меня, да и других охотников, обходить это унылое место. Час идешь по болоту, проваливаясь по колено в мох и в воду, а впечатление такое, как будто на одном месте топчешься. Любой клочок леса на много километров как две капли воды похож на другой. И вот среди этого убийственного однообразия возвышалась узкая небольшая грива. Под Вышним Волочком такие гривы обычно называют релками. Грива начиналась неподалеку от речки и неширокой полосой уходила в глубь болота, наверное, метров на семьдесят. Сравнительно сухая почва гривы заросла густым черничником, к соснам примешивались небольшие елочки, молодые березки, осинки, но деревья были невысоки, и весь этот темный участок леса издали как-то не выделялся среди сосняка болота. Можно было пройти мимо него совсем близко и не предполагать, что рядом скрывается сухая релка. Вот я и решил, что никто из охотников не найдет этой гривы и что поселившийся здесь глухариный выводок сохранится.
Мое предположение полностью оправдалось. Ничем не тревожимый глухариный выводок продолжал держаться на одном и том же месте. Прошло недели две, и я, рассчитав, что глухарята достаточно подросли и оперились, отправился на знакомую релку. Из дому я вышел около двух часов и, дойдя по берегу речки до замеченного мной места, свернул в сторону и вскоре выбрался на знакомую релку. Весь выводок в этот момент собрался на черничнике и поднялся почти из-под самых ног.
Первым же выстрелом убил я молодого петушка-глухаренка; выбрав удобное сухое местечко, уселся на большую кочку среди черничника, прислонил к дереву свое ружье и, положив глухаренка себе на колени, стал не спеша снимать с него шкурку. Снять шкурку с птицы для меня пустяки — вся процедура займет самое большее десять минут. Но на этот раз я решил растянуть свою работу, по крайней мере, на полчаса. Уж очень хорошо было кругом, спешить мне было некуда, так как на обратном пути я решил выйти к озеру и отстоять вечернюю зорю на уток, а до зори же была масса времени.
Только сделал я разрез на брюшке убитой птицы, как прилетел трехпалый дятел. Прилетел он, видимо, в знакомое место и не просто ради прогулки, а чтобы добыть насекомых, но, увидев меня, от удивления, если так можно выразиться, рот разинул. Видит: сидит в его родном лесу какое-то чучело, не шевелится — не то пень какой-то, не то что-то живое — ничего понять не может. В одно и то же время страшно и интересно. Сначала садился он на стволы сосен с противоположной стороны и, поднимаясь вверх, заглядывал из-за прикрытия, потом успокоился, осмелел и на виду по дереву лазить стал. Но только своим делом, то есть насекомыми, никак всецело заняться не может. Постучит по стволу своим длинным клювом, извлечет какую-то личинку и опять на меня уставится — видимо, его мои глаза смущают. Но наконец дятел закончил свое дело и улетел. Вероятно, на выяснение — пень это или человек — у него не было времени.
И тогда я стал снимать шкурку с глухаренка, но не успел закончить начатого. С правой стороны я услышал слабый шорох и треск сухой ветки и повернулся в том направлении. Из болота на релку выбралась косуля, сделала несколько крупных прыжков и остановилась в десяти шагах от меня. Повернувшись в том направлении, откуда прибежала, она прислушалась, шевеля своими большими ушами, и круто, под прямым углом, изменив первоначальное направление бега, поспешно поскакала от меня вдоль редки. Меня косуля не заметила. Ведь пока она топталась на одном месте, я не шелохнулся. Безусловно, зверь был чем-то встревожен, и если остановился на короткое время, то лишь для того, чтобы передохнуть на сухой релке после быстрого бега по топкому моховому болоту.
Не успел я все это обдумать, как опять услышал неясный шорох и увидел вторую косулю. Как и первая, она появилась с правой стороны из болота, остановилась на минутку на релке, послушала, повернувшись обратно, и, круто изменив направление, поспешно ускакала по следу первой. Одним словом, вторая косуля повторила все движения, проделанные за две минуты перед этим первой косулей. Наблюдая со стороны, можно было подумать, что обе косули бежали по хорошо проторенной дорожке. Впрочем, звери всегда избирают более удобный путь; поэтому где пройдет одно животное, обычно пойдет и другое. Даже охотники и те, бессознательно и не замечая этого, ходят по лесу одними и теми же путями. Ведь никому не захочется наклоняться под низкую ветку, когда ее сторонкой обойти можно, или лезть через хворост, когда он обязательно треснет под вашей ногой. В результате же получается, что охотники ходят по одной и той же невидимой тропке, пока не поймут этого и сознательно не свернут в сторону. Но не в этом дело. Исчезла и вторая косуля, а я все сидел на том же месте и старался представить себе, что испугало животных. По поведению косуль, по движению их нервных ушей, которыми они пытались уловить какие-то звуки, по глазам я видел, что они чем-то сильно испуганы и утомлены быстрым бегом по трудной болотистой местности.
В эту секунду справа от меня вновь зашуршала лесная подстилка. «Неужели опять косуля?» — подумал я, повернувшись по направлению звука. Но на этот раз я увидел не косулю, а какого-то странного крупного зверя с иной, более светлой окраской меха. Явно преследуя свою добычу, он выскочил из болота на релку, в одно мгновение пересек ее поперек в десяти шагах от меня и тотчас исчез в болоте слева от релки. Треск сухой ветки и всплеск воды свидетельствовали о его поспешности. Безусловно, зверь пытался догнать косуль, но в спешке сошел со свежего следа. Часто именно так промахиваются горячие гончие собаки, идя по следу зайца. «Скололся», — в таких случаях говорят охотники, и если гончак скалывается часто — низко расценивают такую собаку. Скололся на моих глазах и зверь, преследуя обеих косуль.
«Но что это за зверь?» — ломал я голову. С одной стороны, как будто я знаю этого зверя, и в то же время он совсем незнакомый мне. Кто же это может быть? Ведь я его видел самое большее в десяти — двенадцати шагах, но он мелькнул среди кочек, поросших черничником, с такой быстротой, что я видел отдельные части его тела только одно мгновение. Но тот же зверь прервал мои размышления и рассеял недоумение. Он как сумасшедший выскочил опять на релку, около меня круто повернул, явно учуяв запах косули, и унесся по следу вдоль по гриве.
«Рысь», — мелькнуло у меня в голове, и на этот раз я увидел ее мощные лапы, кисточки на ушах и короткий хвост с черным концом. «Рысь, рысь», — растерянно шептал я, когда зверь, сделав прыжок, в последний раз мелькнул на релке и исчез за деревьями. Затем впереди с хлопаньем поднялась побеспокоенная глухарка, уселась на дерево, и оттуда долго доносилось ее тревожное клохтание. «Что же я сидел как пень? — обрушился я на себя. — В десяти шагах рысь, а я рот разинул». С досады я сжал руки. Но в руках было не мое надежное ружье — им бы я без труда повалил крупную кошку на таком близком расстоянии. В одной руке я сжимал полуснятого глухаренка, а в другой скальпель. Вот досада — прозевал такого зверя. Это было тем обиднее, что я сталкивался с рысью в природе второй раз за свою жизнь. Сама в руки давалась — и упустил.