Запоздалые истины
Шрифт:
Не спалось, да ведь недавно и встал. И нечем заняться. Ни почитать, ни послушать последние известия. Чувство заброшенности и оторванности от мира вдруг захлестнуло его, — это на юге-то, где на пляже яблоку негде упасть. Он лежал на топчане в этих кустах и смотрел в овальную дыру, которую оставили листья в живом потолке. В ней светлело ночное небо — значит, вышла луна. Значит, пришла ночь. Он лежал и слушал спящий поселок...
Какими-то волнами отлаяли собаки, начав на одном конце улицы и кончив на другом. Где-то у забора фыркнула кошка.
Инспектор решил обозреть дом, куда завтра собирался проникнуть. Повернувшись на своем несгибаемом топчане, он раздвинул листья, глянул в залитый луной сад и сжался...
У беседки, как привидение, стояла белая Августа с поднятым ружьем.
Секунду или две, или три его тело не могло шевельнуться. Не три секунды — вечность, казалось, цепенело оно, парализованное белым видением. Затем он с силой оттолкнулся и упал под топчан — его толстые доски могли спасти от пули...
Но выстрела не прозвучало. Выждав, он отвел в сторону листик и посмотрел в сад одним глазом — там никого не было. Словно все показалось. Тишина.
Он вылез из-под топчана, унял дрожь в ногах, сел на чурку и начал ждать рассвета.
Получалось, что Августа тоже в шайке. И он снова в ловушке. И жив ли ее отец? Жив ли тот старичок, который писал «заточенный» и «Христа ради»? Инспектор представлял его маленьким и чудаковатым.
День возвращался нехотя. Сначала потускнела луна и откатилась куда-то в сторону. Потом стало, прохладно — он даже набросил на плечи одеяло. Затем бешено зачирикали воробьи. По улице пробежал человек — занимать место на пляже. И сразу ударило в глаза утро: розово засветились вершины гор, дунул с моря ветерок, шумно задышали белесыми листьями пирамидальные тополя, зафыркали машины и заскрипели двери. В доме Августы тоже стукнуло.
Петельников встал и пошел к шлангу. Горная вода окатила грудь и спину, сняв ночную бессонную вялость. Одевшись, он решительно подошел к двери. Медлить больше нельзя. Нужно отобрать ружье и эту Августу доставить в милицию. Если ночью ей что-то помешало расправиться с ним, то может не помешать в любую другую минуту. Скорее всего она в доме одна — иначе бы к беседке ходил мужчина. И не с ружьем бы, а с финкой или ломиком. Видимо, не ожидали, что он будет ночевать в их логове, и не приготовились.
Все-таки инспектор решил заглянуть в окно, чтобы не нарваться на засаду...
В кухне сидела Августа и плакала...
Он постучал по стеклу и вошел. Она подняла голову, вытерла глаза и вопросительно глянула на него. Не смутилась, хотя сидела в слезах, да и ночью покушалась на человека. Видимо, сильно страдала.
— Какая-нибудь неприятность? — спросил он.
— Что вам надо?
— Может, нужна помощь?
— Ах, отстаньте!
Говорила
— Августа, доверьтесь...
Она махнула рукой и откровенно разрыдалась.
Жалость вдруг охватила инспектора, сразу лишив действенности. Видимо, эта жалость существует рядом с интуицией, ибо он мгновенно понял, что Августа не преступница и никогда ею не была — хоть стреляй она в него из своей двустволки.
— Успокойтесь... — вяло сказал Петельников.
— Сейчас же уходите! — Она вскочила и зло смотрела на инспектора сквозь дрожащие на веках слезы. — Освободите беседку и убирайтесь!
Обессиленный жалостью, он сделал шаг назад и тихо сказал:
— Ава...
Она испуганно осмотрелась — искала того, кто мог ее так назвать. Но его в кухне не было. Тогда она как-то задеревенело впилась взглядом в лицо инспектора и почти неслышно спросила:
— Кто вы?
— Ваш друг.
Она молчала, рассматривая его тем же проникающим взглядом.
— Даю честное слово, что хочу вам помочь!
Августа молчала. И тогда он решился, поверив своей интуиции:
— Я из уголовного розыска.
Она помолчала.
Инспектор достал из потайного кармана удостоверение и предъявил.
— Так бы сразу, — вяло и чуть облегченно улыбнулась она.
— Расскажите все по порядку и подробно, — сказал Петельников, сразу заторопившись, словно предъявленное удостоверение вернуло его на работу.
Августа задумчиво опустилась на стул. Лишь бы не спросила, что он знает обо всем этом странном деле... Но она спросила другое, потруднее:
— Что-нибудь случилось с отцом?
Случилось... Это неопределенное слово употребляют, когда боятся спросить, жив ли человек.
— С ним все в порядке, — твердо ответил инспектор, потому что на святую ложь шел всегда, да и сам толком пока ничего не знал.
— Отец перестраивал сарай. Менял пол, копал ямы для столбов... Он на пенсии. На той неделе прихожу с работы, а его нет. Потом пришел какой-то парень и передал, что отец получил телеграмму из Воронежа, от своей сестры и уехал к ней. Спешил на нужный поезд.
— А он собирался в Воронеж?
— Собирался, но осенью. А тут уехал вдруг. Даже записки не оставил.
— Чего ж с Воронежем не связались?
— Как же... Звонила, да не отвечают. Телеграмму послала. Может, тетя в больнице...
— А парня раньше видели?
— Не местный. Сказал, что встретил отца на пристани. Невысокий, беленький...
— С челкой?
— А вы его знаете?
Инспектор знал — до сих пор ныла шея и саднило голову.
— Почему вы хотели в меня стрелять? — ответил он вопросом и положил ладонь на ее горячую руку.
— У меня патронов-то нет, — улыбнулась Августа, но сразу тревожно закаменела лицом. — Когда я на работе, кто-то ходит в дом. А ночью ходит по двору...