Запоздалые истины
Шрифт:
— Я не знаю, что вы зовете своими взглядами.
— И этого не знаете?
— Опять подозрения! Вы испорчены своей работой.
— Вас-то в чем подозреваю?
— Ну, в серости, в глупости...
— Это не подозрения, — вздохнул он.
— Вы привыкли копаться в грязи, кругом грязь и видите.
— Милая девушка... Да серость, самодовольство и глупость хуже грязи. Грязь-то можно отмыть.
Он чуть было не пустился в разговор о грязи, о душевной чистоте, подстегнутый пришедшей мыслью. Но эта мысль была не для сидящей перед ним женщины;
«Следственная работа истинного человека облагораживает. Чистый человек после грязи становится чище, грязный — грязнее».
Рябинин посмотрел на часы — сорок минут потерял.
— А почему вы не на работе?
— Прогуливаю. За это не арестуете?
— Молодая, красивая, с дипломом, все есть... А я вот не завидую. Почему?
— Бесполезно. Вам же не стать молодым и красивым, — прищурилась она.
— Потому что вас ждет неинтересная жизнь, — предрек он, расплачиваясь за ее наглость.
Он предрекал. Он частенько предрекал мысленно или шепотом, про себя, чтобы не слышали те, кому предрекают. Дураку предсказывал глупое существование, потому что того скоро раскусят. Карьеристу, у которого это на лбу написано, сулил неудачи — распознают же. Плохому человеку определял безрадостную жизнь — в нем же разберутся. Лоботрясу и маменькиной дочке предугадывал тяжкие хлопоты — кому нужны лодыри...
Но потом он вдруг узнавал, что дурак стал ученым, карьерист — начальником, лоботряс как сыр в масле катается... Рябинин лишь удивлялся. Чего-то он не учитывал. Может быть, они перерождались. Или наблюдал он их слишком малый срок и поэтому ошибался. Или люди еще не успевали их раскусить, распознать и разгадать. А если все проще: дурак попадал к дураку, карьерист к карьеристу, а лодырь к лодырю?..
И Рябинин предрекал все реже, да вот опять не удержался.
— Вас еще не клевал жареный петух, — бросил он.
— Меня все больше куры, — улыбнулась она чуть ли не кокетливо, вскинула руку и провела пальцами по лбу, смахивая невидимую прядь.
Тихий толчок задел его сердце. На какой-то миг оно сбилось со своего вечного ритма, обдавая его сознание странной и сладкой болью. Что с его сердцем? Что с ним, с Рябининым?
Он оглядел кабинетик, взглядом разыскивая невесть откуда павшее наваждение. Но все прошло. Да и что было?
— Вы спешите? — спросила она настороженно.
— А у вас еще есть вопросы?
— Мне жарко...
— Разденьтесь, — предложил он, удивившись собственным словам. Ведь только что собирался ее выпроводить, только что хотел прервать этот бесплодный разговор. Но теперь он знал, что не отпустит ее, пока не разгадает того ниспадшего откуда-то стука сердца. Впрочем, эта девушка тут ни при чем. Человеческая душа устроена сложно — пятнышко, точечка, пылинка могут неосторожно толкнуть ее в прошлое. А прошлое редко
Она сняла шубу, повесила ее на единственные гостевые плечики и вернулась на свое место походкой манекенщицы. Для чего? Или ходила так всегда, зная, что хорошо сложена? Ее фигура начала полнеть той первой легкой полнотой, которая придает женщине стать и очаровательную мягкость линий.
— Как вас звать?
— Жанна Сысоева.
— Сколько вам лет?
— Двадцать семь.
— Замужем?
— Да.
— Все-таки, зачем вы ко мне пришли, Жанна Сысоева?
— Угадайте, вы же видите насквозь...
Она посмотрела испытующим и долгим взглядом, таким долгим, что неожиданная мысль успела задеть его сначала намеком, а потом и оформиться: он ее не видит. Она не преступница, не свидетель, поэтому он ее и не видит. Смотрит отключенно, как на уличного пешехода.
Видимо, в лице Рябинина что-то произошло — она улыбнулась с какой-то далекой и непонятной ему надеждой. Тогда он, встревоженный недавним стуком своего сердца и этой ее надеждой, перешел на другое, следственное зрение, как водитель переходит на дальний свет. И сразу по-новому воспринял ее улыбку, до сих пор виденную им близоруко, — улыбалась она одними щеками при туго напряженных губах, которые жили самостоятельной, нелегкой жизнью.
— Дайте руку, — тихо попросил Рябинин.
Она покорно положила ее на стол. Он лишь прикоснулся к тонким пальцам, не тронутым физической работой. И вздохнул:
— Детство вы провели на Украине. Детей у вас нет. До сих пор жили легко и безбедно. Но потом случилась беда. Примерно дней двадцать назад... Скажу лучше — недавно. Эта беда связана с мужем...
Она отдернула руку и заметно побледнела. Рябинин смотрел на нее, удивленный этой бледностью.
— Угадал?
— Вы знали обо мне...
— Откуда же? — усмехнулся он.
— А вы не угадали, зачем я пришла, — сказала она почти со злорадством, защищаясь от испугавшего ее ясновиденья.
Но оно, ясновиденье, уже пало на Рябинина:
— Угадал. Из-за этой беды с мужем.
— Врете!
— Что... вру?
— Вы все-все обо мне разузнали.
— Зачем?
Она смешалась, теряя свою внезапную злость. Ее предположение удивило Рябинина дикой нелогичностью, которую он отнес к перепадам девичьего настроения.
— Милая Жанна Сысоева, я только сегодня и узнал о вашем существовании.
— Что я выросла на Украине, можно догадаться по моему произношению. А все остальное?
— По руке.
— Неправда.
— Почему же... Папиллярные узоры пальцев и линии ладони у каждого индивидуальны, заложены генетически и могут говорить о нервной конституции человека. Отсюда можно судить о характере. А характер частенько определяет судьбу.
— Но вы не смотрели на ладонь...
В голосе было столько возбужденной настойчивости, что ни научные доводы, ни чужой опыт ее бы не убедили. Но Рябинин и сам не все знал о своем угадывании.