Запрещенные друг другу
Шрифт:
Почувствовав, что ещё немного, и его снова накроет, Вал стряхнул головой, разорвав с самим собой зрительный контакт и повязав крепкие бедра широким полотенцем, прошел на кухню.
Александровна мировая тётка. Будучи осведомленной насчёт его освобождения, заранее приготовила море блюд. Часть из них хранилась в холодильнике, часть — так и осталась в духовке, сохраняя умопомрачительный аромат. А остальная часть была заботливо оставлена на столе под вафельным полотенцем.
Вал без разбору закинул в себя холодную нарезку, поел прямо из сотейника запеченный картофель с бужениной
За это время телефон успел набрать пять процентов и Вал, облегченно выдохнув, рухнул с ним на диван. Стоило выйти на связь, дождавшись полной загрузки, как на него тут же посыпались сотни сообщений и не менее десятка уведомлений о неотвеченных звонках.
Переживала его Юляшка. Нервничала. Ещё бы. Он и сам изрядно стресанул, оставшись без средства связи.
Пока читал сообщения, периодически сверялся со временем, изнывая от ожидания. Минутная стрелка едва перемещалась по циферблату, заставляя его материться сквозь зубы.
Сначала читалось без напряга. Юля в краткой форме писала, как проходил её отдых, ни на что особо не жалуясь, и параллельно спрашивала о его делах. Потом, когда поняла, что он пропал, стала писать коротенькие смс с просьбой ответить как можно скорее. А затем и вовсе пригрозила придушить его, если не перезвонит ей в сию же минуту.
— Ох, Юлька-а-а-а, — смеялся Вал, бегая глазами по гневным строчкам. — И откуда ты только взялась на мою голову?
Едва стрелка часов стало точно на двенадцать, Вал от нетерпения подскочил на диване и с замиранием сердца набрал Осинскую.
— Юля, — позвал вкрадчиво, прислушиваясь к шумному дыханию. Даже показалось, что смог различить едва уловимый всхлип.
— Вал? — дрогнул на том конце связи любимый голос.
— А кто же ещё? — растянул губы в довольной улыбке, утопая в хлынувшей на сердце щемящей нежности.
Несколько секунд повисшей тишины показались для него вечностью, и тут… Осинскую прорвало, да так, что пулеметная очередь нервно курила в сторонке, уступив пальму первенства разгневанной, обезумевшей от тревоги женщине.
— Гад ты, Вал, понял? Ты… ты… чурбан бесчувственный… У тебя нет ни совести, ни сострадания, нихрена! — разрывался динамик от её плача, стерев с лица Дударева широкую улыбку.
— Я… — попытался вклиниться в сбившуюся речь, но его никто не стал слушать.
— И сердца у тебя нет! Ты… жестокий, напыщенный… Я чуть с ума не сошла. Да я едва не поседела, не зная, что и думать. Неужели так сложно написать сообщение? Ты специально, да?
Ну-ну, вот как мы запели, да? Знакомая до боли ситуация. Теперь поняла, каково это — жить в неведении и подыхать от тревоги.
Пришлось смиренно переждать, пока Юля окончательно не выдохлась, продолжая сотрясать телефон сдавленными всхлипами.
Она переживала, плакала, а у него дрожь по всему телу и темные круги перед глазами. На многое согласился, лишь бы оказаться сейчас рядом.
— Юль, я… в общем… — замялся, подбирая правильные слова и так ничего и не придумав, выдал, как на духу: — Короче, мне пришлось немного посидеть в обезьяннике.
— Что?!.. В обезьяннике? —
— Только не путай с зоопарком, — заулыбался Вал, решив пошутить. — Эй, Юляш, ты там? — забеспокоился, прижимая динамик к уху. Блдь, зря сказал.
— Тварь… какая же он всё-таки тварь… — послышалось совсем убито. — Я думала, он заберет заявление.
— Даже не думай накручивать себя, слышишь? Всё хорошо, я дома. Всё позади.
— Это из-за меня… Зря я тогда пришла к тебе…
— Ну вот, наша песня хороша, начинай сначала. Юль, я тебе русским языком говорю: всё хорошо, я жив, здоров и невредим. Жду твоего возвращения, пускаю слюни, мечтаю поскорее обнять тебя. А стояк-то какой, ты даже не представляешь, аж зубы сводит.
На том конце связи рассмеялись. Тихо, правда, но хоть какой-то прогресс. От воспоминаний их последней близости Вал действительно едва не взвыл.
— Дурак, — шмыгнула носом Юля, продолжая рвано дышать, — кому что, называется.
— Ну а что, роднуль? Я соскучился. Тюрьма тюрьмой, а секс…
И тут его накрыло. Зарекался думать об Осинском, но память коварная штука, так не вовремя и так жестоко обломала его откровения, напомнив о недавней агонии.
Забей. Даже если и было, она его жена. Серёга прав, не стоит мучить ни себя, ни её.
И всё же…
Вал поднялся с дивана и, подойдя к окну, прижался плечом к откосу, рыская по ночному городу отстраненным взглядом. Ну, вот как у неё спросить, а? Как узнать? Всё равно лица её не видел, в глаза не смотрел. Даже если Глеб и окажется прав, всё равно не признается, соврет, как пить дать.
— Расскажешь, как всё… — попросила тихо Юля, не подозревая о его душевных терзаниях, и вдруг осеклась, приглушенно охнув.
Вал мгновенно напрягся, вслушиваясь в непонятно откуда взявшуюся тишину.
— Юль, ты там?.. Чёрт! Алло?!
Ноль реакции.
В груди шевельнулась тревога. Только бы не с Юлькой чего…
Как бы то ни было, мысль о том, что могло произойти что-то нехорошее, вызывала внутри тревожное чувство. Что опять не так?
Снова набрал. И снова тишина. Затем и совсем охренел, поняв, что телефон тупо отключили.
Зашибись. И что теперь делать? Она что там, решила довести его до инфаркта?
— Твою ж мать, Анатольевна! — сжал телефон в руках, пытаясь утихомирить сорвавшееся в бездну сердце. — Какого хрена!
Глава 22
— Вот это ты дае-е-ешь, — протянула шокировано Маринка, выслушав сбивчивые объяснения Юли. — Никогда бы не подумала. Не зря говорят, в тихом омуте…
Юля вскинула на неё настороженный взгляд, обмирая с каждой минутой всё больше и больше. Когда племянница, как ни в чем не бывало, открыла дверь в ванную и, привалившись плечом к косяку, насмешливо поинтересовалась, что это тут за любовные воркования посреди ночи, Юля так и похолодела, проглотив язык. Смотрела в горящие любопытством глаза и лихорадочно соображала, что из сказанного достигло нежелательных ушей, а что так и осталось секретом.