Запрещенные друг другу
Шрифт:
Иногда Юля порывалась завязать разговор, подвести хоть к чему-то звенящую от напряжения тишину, но стоило только настроиться, дать себе мысленного пинка и открыть с таким трудом онемевший рот, как тут же на горизонте появлялся Сашка. Он будто улавливал веяние грядущих перемен и всячески пытался им противостоять. Пускай он и не догадывался, в чем именно кроется причина их проблем, но то, что между родителями пробежала чёрная кошка, не только видел, но и отчетливо чувствовал.
Так, например, он заметил, что родители не обмениваются при прощании поцелуями. А если и целуют друг друга, то сухо, поспешно, безэмоционально.
И когда скопившееся между родителями напряжение чувствовалось особо остро, он подбегал сначала к матери, крепко-крепко обнимал её за талию и, уткнувшись лицом в живот, искренне, со всей пылкостью заявлял, что она у него самая любимая и самая красивая мамочка на свете. А потом, не дав ей опомниться, бросался к отцу и, взобравшись к нему на колени, проговаривал то же самое.
И тогда у Юли язык присыхал к нёбу, а во рту разливалась приторная желчь, которая потом ещё долго давала о себе знать, играя на губах горьким послевкусием.
Вот так и жила весь четверг, всю пятницу и частично субботу. И если днем она ещё кое-как заедала, запивала эту горечь призрачными надеждами и верой в светлое будущее, то ночью было в разы хуже. Хотелось выть от безысходности. Она тут, Вал там. Он ждал от неё хоть каких-то действий, а она лежала под навалившимся на неё телом и буравила воспаленными глазами потолок.
Стонала. Протяжно, иногда надрывно, иногда едва слышно. Кусала себя за запястье не из-за боязни разбудить спавшего в соседней комнате сына, а из-за рвавшихся из груди рыданий.
Глеб то ли не улавливал в её стонах изменившуюся тональность, то ли не принимал на свой счёт. И правильно. Он-то молодец. Старался, как только мог. Но неужели он не замечал, неужели не чувствовал, что она не испытывает оргазм? Что раздвигает ноги чисто на автомате, потому что так надо, а не потому что хочется?
И как после такого звонить Валу? Как поведать о тоске и чувствах, когда на просьбу приехать и провести с ним хотя бы несколько часов наедине она всё равно ответит отказом? Да никак! Зачем вообще звонить, рвать и ему и себе сердце, если ничего нового она пока не скажет. Хотелось бы, но… увы.
Выходные прошли в том же разбитом состоянии. Скачки настроения, задумчивость и рассеянность сопровождали её на каждом шагу. Скоро среда, день рождения Вала, а у неё ни одной идеи. Что можно преподнести человеку, у которого по-любому всё есть? Ах, ну да, не всё. Себя подарить она не сможет при всем желании. Тут хоть бы выкроить время просто приехать поздравить, не говоря уже о чем-то большем.
Можно было бы посоветоваться с Зыкиной или Наташей, но потом же фиг отвертишься. Сразу посыплются вопросы «кому?», «зачем?». Оно ей надо? И так только успокоились насчёт Марины.
В общем, сколько не ломала голову, а ничего толкового
Единственным событием, вырвавшим её из вязкой массы нерешенных проблем, и заставившим хотя бы немножечко приободриться, стало радостное заявление Наташи о том, что Полинка отлично перенесла операцию и теперь её жизни ничто не угрожало. Все встретили эту новость громогласным «ура!» и отметили сие событие распитием земляничного чая под аккомпанемент заварных пирожных.
Юлю даже посетила мысль написать Валу короткое сообщение со словами благодарности и поведать о результатах операции. Так и повод появился бы, и Вал вряд ли бы позволил себе лишнего. Но оказалось, что припозднившаяся с утра Бондарчук его уже лично поблагодарила и обо всём успела рассказать, так что спонтанно вспыхнувший предлог так же спонтанно потух, оставив после себя легкое разочарование.
Вечер понедельника ничем не отличался от предыдущих дней.
Как всегда спешила домой, чтобы приготовить что-нибудь новенькое, интересное, так как «одно и то же» некоторым лицам стало надоедать в последнее время. Как всегда пряталась на кухне, словно за крепостными стенами, не рискуя лишний раз испытывать судьбу.
Глеб пришел ровно в шесть часов, и, как и всегда, прошел прямиком на кухню. Сашка играл на улице в песочнице, а Юля спешила накрыть на стол, чувствуя в груди непонятное волнение. Сколько не прислушивалась к нему — всё не могла понять причину. Да, ей было отчего нервничать, не спать по ночам и без аппетита давиться едой, но поселившаяся на сердце тревога появилась именно под вечер, и что самое странное, именно с появлением мужа.
— Привет, — замер он в проходе, прислонившись плечом к косяку. Как же её раздражала эта его привычка. Нет, то, что стоял и смотрел — Бога ради. Ей не жалко. Но как смотрел? Это уже другой вопрос. Если раньше в его глазах плескалась любовь и своего рода гордость, то сейчас в них притаилась угнетающая тяжесть.
— Привет, — ответила, продолжая насыпать по тарелкам овощное рагу. — Как прошел день? — тут ничего нового. Всё по заезженной пластинке. Сейчас он скажет, что нормально и спросит то же самое у неё.
— Нормально. Всё как всегда.
Всё та же поза, тот же взгляд.
— А у тебя?
Ну вот.
Хотела сказать, что тоже без изменений, но потом вспомнила про Полинку и на сердце вмиг потеплело.
— Тоже нормально. Слушай, Глеб, — поставила на стол тарелку и впервые за долгое время улыбнулась. — А у меня отличная новость: Наташиной племяшке в пятницу сделали операцию и теперь с её сердцем всё хорошо.
На лице Глеба отобразилось недоумение.
— Ну, подружка моя, Наташа, работает нянечкой в группе, так вот у неё есть маленькая племянница… — ударилась в объяснения Юля, запоздало вспомнив, что ему всегда было пофиг на её подруг. — Помнишь, мы ещё деньги собирали на прошлой неделе?
— Ммм, — равнодушный кивок, мол, да, вспомнил. — Я рад. — И тут же добавил, приподняв насмешливо бровь: — Вот видишь, всё обошлось, а ты истерила тут как ненормальная. Чуть кольца свои в ломбард не загнала.