Запретная зона
Шрифт:
– Я вам, Елена Сергеевна, этот личный выпад прощаю на первый раз.
Райпрокурор невесело вздохнул.
– Вот и поговорили, как соседки через плетень: и отец у тебя был кобель, и бабка воровка, и сама ты сучка.
Истомин встрепенулся за столом:
– Прошу, товарищи, меру соблюдать.
Впервые Греков счел необходимым вмешаться в разговор на бюро.
– Здесь мы, конечно, можем меру соблюсти, но на десять лет может и зачетов не хватить.
– Конечно, срок немалый, – согласился с ним Истомин, – но это дело, товарищ Греков, у нас старое, а время сейчас
– К какому оргвопросу? – растерянно переспросила председатель райисполкома.
– К тому самому, Елена Сергеевна, – иронически пояснил Цветков, – который в повестке стоит.
– Да, больше терпеть уже нельзя, – отбрасывая рукой свою шевелюру назад и вставая из-за стола, сказал Истомин. Шире приоткрывая из кабинета дверь в приемную, он позвал: – Товарищ Подкатаев! – Ему никто не ответил, Истомин еще больше открыл в приемную дверь и с изумлением сказал: – Он спит.
Всеобщий смех сопутствовал его словам. Первым захохотал Цветков. Но и Греков не смог сдержаться.– Распахнутая Истоминым в приемную дверь открыла всем взорам диван, на котором, положив голову на валик, младенческим сном спал председатель приваловского колхоза Подкатаев. Кончики усов у него мерно вздымались и опускались. Члены бюро райкома, повставав со своих мест, сгрудились в открытой двери.
– Вот это нервы! – восхищенно сказал райпрокурор.
– Умаялся, – заметила Елена Сергеевна.
– Правильно, Елена Сергеевна, – поддержал ее Цветков. – Вы, как предрика, жалеете его, а он и переселение своего колхоза уже проспал, и теперь как ни в чем не бывало на райкомовском диване спит. Вместо того чтобы заблаговременно подготовиться к ответу на бюро, как им удалось все население станицы чуть ли не на восстание против Советской власти поднять. Это несмотря на бдительность товарища Коныгина, которого, правда, почему-то сегодня нет на бюро.
При этих словах председатель приваловского колхоза Подкатаев вдруг, открывая глаза и вставая с дивана, сказал:
– У товарища Коныгина жена рожает, и он был вынужден ее на подводе в роддом лично везти. Другого свободного транспорта у нас сейчас нет.
– А как же сто пришедших со стройки машин?
– Не можем же мы на МАЗе роженицу везти. На них мы теперь уже переселенцев начали возить.
Глаза у председателя Подкатаева смотрели совсем ясно и безмятежно, только на щеке у него отпечатался след от валика.
Возвращаясь к себе за стол, Истомин напомнил:
– Вам бы, товарищ Подкатаев, об этом лучше было раньше подумать. В том числе и о своей дальнейшей судьбе. – Он обвел жестом комнату. – Рассаживайтесь по своим местам и давайте закруглять вопрос. – Он жестко взглянул на Подкатаева: – Что же, по-вашему, получается, вся станица Приваловская у Зинаиды Махровой в руках?
Подкатаев хотел по привычке разгладить усы, но не донес до них руку.
– Я, Николай Дмитриевич, этого никогда не говорил, но и отрицать ее влияние не вправе. Вы же сами знаете, что она всегда у нас в колхозе первая опора была, а потом…
– Только без загадок, – посоветовал Истомин.
– Я эту загадку предлагал
Истомин устало отмахнулся.
– Пока вы спали в приемной на диване, как Ге-
рой Советского Союза, мы здесь всю эту воду в ступе перетолкли.
Подкатаев вдруг стал рыться у себя во всех карманах пиджака, доставая оттуда какие-то бумажки и, шагнув вперед, положил их перед Истоминым на стол.
– Что это? – с недоумением спросил Истомин. – Он вдруг подозрительно уставился на припухшее после сладкого сна на райкомовском диване лицо Подкатаева: – Вы не с похмелья?
Подкатаев поднес руку к усам, чтобы по привычке разгладить их на две стороны.
– У нас в станице, Николай Дмитриевич, и опохмелиться уже нечем. По случаю предстоящего переселения казаки все прошлогоднее вино уже выпили, а новое так и не успело дозреть.
– Вы еще шутите, Подкатаев.
– Какие, Николай Дмитриевич, шутки, если мне приходится все эти три года опохмеляться на чужом пиру. Ворочаться по целым ночам. Помните, мы в сорок девятом свой план хлебосдачи выполнили, а нам еще столько же добавили. Мы уже перевезли весь оставшийся мелянопус в амбар, а товарищ Цветков приказал и его в «Заготзерно» отвезти. До этого Коптев на той же самой полуторке возил зерно с тока в амбар, и у него все сходилось.
Уполкомзаг Цветков встал с дивана.
– Не виляй, Подкатаев, с переселением дотянул до последнего часа и теперь хочешь чуть ли не все на Махрову списать. При чем здесь их свадьба? Мне и отсюда видно, что эти ваши желтенькие квитанции только от тока до амбара, а от амбара до «Заготзерна» должны розовые квитанции быть. И второй план Коптев уже на две недели позже возил. Если он даже не вор, то все равно преступник. Ему надо было на кузов лучше доски нашивать. С таким трудом доставалось это зерно, а он его, по меньшей мере, по дороге растерял. Но и это еще вопрос.
Подкатаев медленно и тяжело взглянул на Цветкова.
– Я и теперь лично обследовал полуторку, она еще бегает у нас. И кузов Коптев как обшил досками…
Истомин взорвался:
– Ну вот, а теперь вы решили еще какой-то полуторкой райкому очки втереть. Все это, товарищ Подкатаев, к вопросу о срыве вами переселения станицы никакого отношения не имеет.
– Не сегодня, так завтра она со всеми своими токами и амбарами под воду уйдет, – вставил Цветков.
– Не все, товарищ Цветков, под воду уходит. Если вам нужны и розовые квитанции, то, вот они.
Все повернули головы к выступившему из своего угла Грекову и увидели, как он, развернув на две стороны, положил на стол перед Истоминым свой фронтовой планшет. – Здесь ровно тридцать одна квитанция. И все, товарищ Цветков, розовые, которыми вы пользуетесь и теперь. Ровно за тридцать один рейс на все той же полуторке Коптева уже за этот июль. И в каждом случае оказался разновес. Здесь все подсчитана. На каждый рейс от приваловского амбара недостает от девяноста пяти до ста килограммов зерна. А вот, товарищ Цветков, подписанная вами три года назад справка о клеймении в вашем районе всех весов.