Запретные наслаждения

Лондон,

6 апреля 1812 года

Она стояла на пороге бального зала в доме своей тети и пыталась унять волнение, медленно делая глубокие вдохи. Не счесть балов, на которых она побывала за десять лет, но всякий раз ее охватывал трепет и ожидание чуда — быть может, именно сегодня череда однообразных событий будет волшебным образом прервана. Яркие наряды замужних барышень радовали глаз, но ей, похоже, суждено было всю жизнь носить

Чилтон, дворецкий тетушки, распахнул перед ней большую двустворчатую дверь.

— Леди Мадлен Вильян! — объявил он.

Никто из гостей даже не взглянул в ее сторону. Да и зачем? Вот уже восемнадцать лет, с того злополучного лета, когда умерли ее родители, она жила с тетей. Светское общество давно перестало замечать ее в Солфорд Хаузе. Сегодня блистательные гости не выказали ни малейшего интереса к ее персоне, а вот вчера иная публика и в иных обстоятельствах буквально не сводила с нее восхищенных глаз. Этот контраст ранил. Окинув скучающими взглядами ее платье из белого муслина и каштановые пряди, выбившиеся из-под чепца, господа больше не смотрели в ее сторону. Вчера же, вырядившись в бриджи и светлый парик, она срывала аплодисменты толпы.

Пока она спускалась по широкой лестнице, с ее губ не сходила легкая улыбка. У тети Августы она прошла хорошую школу и научилась ни словом, ни жестом не выдавать своего разочарования. Похоже, этот бал будет таким же скучным, как и все предыдущие. У подножия лестницы тетя Августа и кузен Мадлен Александр Стонтон, граф Солфордский, принимали знаки внимания всех, кто желал выразить им свое почтение. Таких оказалось немало, и у Мадлен было достаточно времени, чтобы придать улыбке немного грусти, как того требовал случай.

— Дорогая, как ваше самочувствие? — спросила Августа, увидев племянницу.

— Неплохо, тетушка, — не забыв придать голосу томности, ответила Мадлен.

Две недели она симулировала недомогание, а на этой неделе запланировала «рецидив», но не такой серьезный, чтобы пропустить открытие сезона. Бал начался час назад, но Мадлен, сославшись на слабость, спустилась только сейчас, сокращая, пусть ненадолго, время скуки и позора.

Августа нахмурилась.

— Вам следует уйти пораньше. Не беспокойтесь, никто этого не заметит, вас не осудят.

Мадлен вздрогнула. Слова тетушки были как острые ножи, хотя у нее, разумеется, и в мыслях не было чем-то обидеть ее. Мадлен мысленно одернула себя. Этот вечер ничем не отличался от остальных. Пусть салонное общество и относилось к ней прохладно, тетя, кузен и кузина любили ее. А неприметность стала ее союзницей и давала свободу делать то, о чем салонные красавицы не смели даже и думать. Она должна благодарить судьбу за такую возможность. Поэтому, лучезарно улыбнувшись, она произнесла самым беззаботным тоном:

— Бал не лучшее ли лекарство? Я чувствую себя практически здоровой!

— Не слишком надейтесь на балы, сестрица, — сказал Алекс. — Увеселения еще никому не прибавляли здоровья.

Алекс, еще одна жертва тетушкиных амбиций и матримониальных планов, заговорщически подмигнул ей. Ему в последнее время все чаще приходилось сбегать в клуб, чтобы переждать там очередной поразивший Августу приступ сватовства. Наверное, он с удовольствием покинул бы Лондон, если бы не титул, унаследованный после смерти отца.

Мадлен ответила ему улыбкой.

— Всегда что-то случается в первый раз. Пожалуй, только балы тети Августы обладают волшебной силой исцелять нас от недугов.

Августа вздохнула.

— Александр, Мадлен, сделайте милость, ведите себя достойно. Мне неловко говорить об этом, но, моя дорогая, рассеянность, которая вас явно одолевает, — вовсе не болезнь.

— Разве? — удивилась Мадлен.

— Меня сложно обмануть, дорогая. Врачи говорят, что со здоровьем у вас все в порядке. Вы просто поглощены своими мыслями и не замечаете ничего вокруг: в точности, как моя сестра перед тем, как вышла замуж за французского маркиза.

Красивые черты тетушки исказились, около губ легли глубокие складки. Ей было немного за пятьдесят, но даже в этом возрасте она сохранила привлекательность. Белокурая, с ясными голубыми глазами, она была увядающей копией собственной дочери, Эмили. Лета сделали взгляд тетушки проницательным и мудрым. Но сегодня она допустила редкую бестактность — упомянула мать Мадлен.

Мадлен смолчала и, воспользовавшись первым же удобным случаем, сбежала от Августы и сочувствующих взглядов Алекса. Маленькое приключение, которое две недели радовало ее, вызвало поток лжи, отчего на душе было неспокойно. Хорошо, что Себастьян, младший брат Алекса, был на Бермудах. В его сердце пылал такой же бунтарский огонь, и она от него обычно ничего не скрывала. Но даже он пришел бы в ужас, узнав, что она выступала на театральных подмостках. Если ее уличат в этом, разразится грандиозный скандал, так что, кроме Эмили, никто ничего не должен знать.

В дальнем углу Мадлен опустилась на стул, заново обитый зеленым бархатом в тон роскошным портьерам. Тетя Августа не поскупилась на новый декор, превративший бальный зал в подобие фантастического леса, наполненного волшебным пением оркестра и светлячками сотен свечей. Хорошо, что она позаботилась и о стульях. В прошлый раз Мадлен пришлось провести весь вечер на ногах, и она в конце концов измучилась. Едва устроившись, она оказалась в компании Пруденс, вид которой словно свидетельствовал о неимоверных усилиях, которых ей стоило лавирование между танцующими парами.

— Думаешь, тетушка Августа ради нас распорядилась насчет стульев? — спросила Мадлен.

Дамы были близкими подругами и наедине предпочитали обходиться без церемоний. Пруденс шутливо отмахнулась веером:

— Ты ни за что не догадаешься, кто сейчас стоит в фойе.

Мадлен рассмеялась. В их маленькой компании Пруденс Этчингем слыла педанткой, но кроме милого буквоедства ей была свойственна неуемная тяга к приключениям и тайнам, разумеется, хранимая в строгом секрете от сварливой матери.