Запретные наслаждения
Шрифт:
Мадлен повернулась на другой бок и обняла подушку. В глаза словно песка насыпали, но она не плакала. Кошмар был кратким эпизодом из ее прошлого. Снилось, как Жозефина, схватив ее в охапку, волокла прочь от объятого ярким пламенем родительского замка. Родителей она не видела. Мадлен надеялась, что где-то в Париже есть их могилы, что они не лишены последнего пристанища.
На нее навалились мысли о вчерашних событиях. Предложение Фергюсона стать его любовницей затмевало все остальное. Она боялась, что он разоблачит ее, опозорит и заставит
Кошмары приходили и уходили — в них воплощались вопросы, на которые она никогда не получит ответа. В детстве, после нескольких месяцев, проведенных в Англии, дядя Эдвард и тетя Августа сказали Мадлен, что родители уже никогда не приедут за ней. У нее была тысяча вопросов, но ни один она не осмелилась задать. Самые важные ответы она получила и так: дядя и тетя сказали, что теперь она будет жить с ними и что они любят ее, как родную дочку, и не оставят одну. Но больше она ничего не знала. Воспоминания постепенно исчезали, а незаданные вопросы продолжали терзать ее. Она больше не думала о родителях, но в память о них остались ночные кошмары. Она не знала, как они встретили свою кончину, думали ли о своей дочери в тот миг и во имя чего пожертвовали своими жизнями.
Мадлен легла на спину и уставилась в потолок. Комната, выкрашенная светло-синей краской, была некрасивой и скучной, совсем не такой, как ее детская в родительском доме, но разве это не идеальное сочетание: синий чулок и синяя комната? Она никогда не жалела об утраченной жизни в Версале и не думала о том, как она жила бы, будь у нее шанс самой распоряжаться своей судьбой. Мадлен должна быть благодарна — она и была благодарна — за то, что тетя и кузены искренне любят ее. Но как же тяжело было смириться с тем, что всю жизнь она будет зависеть от их доброты!
И вот впервые в жизни она самостоятельно приняла решение и сделала что-то на свой страх и риск. Театральное приключение не может определить дальнейшую жизнь, но у нее хотя бы появилась мечта. Лучше мечтать о сцене или грезить о поцелуях Фергюсона, чем просыпаться от кошмаров.
Мадлен даже не предполагала, что может попасть в столь затруднительное положение. Раньше ей казалась нелепой сама мысль о том, что мужчина предложит ей нечто подобное. А теперь, когда это случилось, она перестала себя понимать. Она одновременно чувствовала страх, удивление… и печаль. Глядя в его голубые глаза, она понимала, что этот мужчина отчаянно жаждет женщину, но не только для сладостных утех.
Ему нужен настоящий друг. И тем не менее его предложение было оскорбительным. Однако еще больше, чем попытка затащить ее в постель, ее оскорбляла его просьба сопровождать сестер.
Размышления Мадлен были прерваны коротким стуком в дверь. Она не успела ответить, как в комнату вошла Жозефина с кувшином теплой воды, а следом за ней — Эмили. Похоже, кузина злилась. Мадлен любила Эмили и не хотела расстраивать ее или затевать с ней спор. Сев на край кровати, кузина с тревогой посмотрела на нее.
— Мадди, тебе плохо? Почему ты еще в постели?
Мадлен хотела укрыться с головой, но Эмили крепко держала одеяло и не собиралась его отпускать.
— Боже, Эмили, почему ты встала так рано? — сонно пробормотала Мадлен.
— Рано? Уже полдень. А матушка устраивает прием. Неужели ты забыла? Ты же не хочешь бросить меня одну, отдать на растерзание этим стервятникам?
Если кто-то и мог справиться со стаей стервятников, то только Эмили.
— Скажи тете, что я заболела.
Эмили покачала головой:
— Чем дольше ты притворяешься, тем сильнее она переживает. Утром мама сообщила, что планирует поездку на курорт. Я бы и рада поехать: в конце концов, сбежать в разгар сезона — отличная перспектива, но развлечения на водах еще омерзительнее, чем в Лондоне.
— Я не могу поехать на воды! — Мадлен рывком села на кровати.
Эмили наклонилась к ней и взяла за руку.
— Ты ведь тоже не любишь курорты. Я так рада, что спектакли закончились! Теперь ты «выздоровеешь», и отпадет нужда нам всем везти тебя на мерзкие болота.
Мадлен вздохнула. Все утро она думала о Фергюсоне и совсем позабыла о мадам Легран и шантаже.
— Милли, спектакли еще не закончились.
Эмили сильнее сжала руку сестры.
— О чем ты? Вчера вечером ты ведь в последний раз выходила на сцену. Прости, я не смогла прийти, но ты же знаешь, что у матушки случился бы припадок, если бы никто не сопровождал ее на званый обед.
— У мадам Легран на этот счет другое мнение, — сказала Мадлен.
Слушая ее рассказ, Эмили встала с кровати и начала мерить шагами комнату, то и дело натыкаясь на Жозефину, хлопочущую вокруг своей хозяйки.
— Поверить не могу в то, что эта женщина предала тебя! Немедленно расскажи Алексу. Он обязательно поможет.
— Но что он сделает? Убьет мадам, сожжет театр? Я не вижу другого выхода! — воскликнула Мадлен. — Только представь, что случится, когда он узнает. Он начисто лишен терпения, и эта история даст ему карт-бланш. Наверное, чтобы замять скандал, он просто отошлет меня в деревню лет на двадцать.
Эмили весело улыбнулась.
— Знаешь, а ведь ссылка гораздо лучше, чем лондонская жизнь. Я уже несколько лет подряд прошу Алекса оставить меня в Ланкашире.
— Да, но ты можешь развлечь себя написанием романов, — парировала Мадлен. — А что я буду делать? Ставить «Макбет» со свиньями в главных ролях?
Возразить было нечего. Воспользовавшись заминкой, Жозефина положила холодный компресс Мадлен на лоб и подала чай.
— Жозефина, это лишнее, ты же знаешь, я не больна.
— Знаю, однако ты бледна, как настоящая англичанка. И совсем не спишь. Но ты же не англичанка, правда?
Мадлен рассмеялась:
— Я прожила здесь двадцать лет, и мама моя англичанка. Не удивительно, что я бледная.