Запретный плод (Найди меня, Путь к счастью)
Шрифт:
Она боялась, что не справится с собой, поэтому бежала туда, куда я не смог за ней последовать. Она держала меня на расстоянии, потом надеялась прикрыться своим вдовством. Эти портреты Кори в серебряных рамах, украшенные свежими цветами, ее уединение после завершения работы над фильмом «На холме». Господи, да она даже траур стала носить! А на самом деле близкого человека лишился не кто иной, как я. Но теперь с меня хватит. Теперь я раскусил тебя, Мэгги. Теперь я, может быть, знаю тебя получше, чем ты сама. Ты, конечно, великая актриса, но меня тебе больше не обмануть».
Барт вырулил в скоростной ряд.
Подъезжая
Нет, нет, он не станет торопиться со своим сообщением. Конечно, ему не удастся застать Мэгги врасплох. У нее великолепное самообладание, она кого угодно переиграет. Нет, пусть она помучается догадками. Ей не на чем будет проявить свой талант, и она увянет. Сутки в неопределенности обезоружат ее. И ее можно будет брать голыми руками. Вот тогда он все и выложит. И полюбуется на ее реакцию. Это будет зрелище.
Да, ее можно будет взять голыми руками.
Так он надеялся.
Поэтому он свернул с дороги, остановился в какой-то гостинице и позвонил в театр – как раз тогда, когда Мэгги должна была быть на сцене.
– Передай Мэгги, что я выследил Бейли и завтра отправлюсь по их адресу. Я сегодня целый день мотался по этому чертову городу и совсем выбился из сил. Так что я снимаю трубку с рычага и ложусь спать. Скажи ей, что завтра я приеду и все расскажу. И что все будет хорошо.
– Что значит – все будет хорошо? Разве может быть иначе? – запаниковала Конни.
– Ну, бабушка надвое сказала.
– Ты что, хочешь, чтобы я объяснялась с Мэгги в таких выражениях? Тебе известно, что она не выносит неопределенности. Она даже туфли со шнурками не носит, боится, как бы вдруг не развязались.
– Тогда вообще ничего не говори ей, скажи просто, что я звонил.
– Откуда хоть звонишь-то?
– Из Йоркшира, – смакуя каждый звук, ответил Барт. Он предвкушал то впечатление, какое произведет это известие на Мэгги. Ей сразу станет ясно, что он очень близко подобрался ко всем ее тайнам.
– Дьявол! – в сердцах бросила Конни.
– Ты уверена, что он больше ничего не сказал? – переспросила Мэгги в машине, когда Конни везла ее из театра домой.
– Если хочешь, распишусь кровью. Наберись терпения и дождись завтрашнего утра. Барт доложит все в лучше виде, все разложит по полочкам, да еще присовокупит предметный указатель, библиографию и список устных источников. Кстати, – ядовито добавила Конни, – кое-кто считает терпение одной из самых достойных добродетелей.
Мэгги обрела эту добродетель еще в те давние времена, когда ей приходилось подолгу ждать на съемочной площадке, пока установят свет и скомандуют: «Мотор!» Тем не менее ей не доставляло удовольствия пускать ее в ход, особенно теперь, когда она ждала известия, которое могло перевернуть всю ее жизнь. Нет, она никогда не отличалась терпением, но на этот раз она нервничала до потемнения в глазах.
С той минуты, как Конни сообщила ей о звонке Барта, внутри нее поселился холодный, липкий страх. Какой замечательный был сценарий! Как великолепно он должен был воплотиться в цвете! Но, похоже, получалось нечто черно-белое, в документальном стиле, а это кино совсем не в ее стиле. В ней как будто проснулся наихудший, доселе не свойственный ей вид страха сцены. Не тот, от которого быстрее бежала по жилам кровь и горели щеки, а та тошнотворная вязкая нервозность, которая возникает перед лицом недружелюбной публики, когда
Она знала за собой две ошибки.
Первая состояла в том, что она решила заняться этими поисками, а вторая – в том, что она поручила их Барту.
Господи, чего ради она рассказала ему обо всех – да еще в мельчайших деталях – людях, которые могут содействовать поискам! Она всегда считала, что ему следует рассказывать о себе как можно меньше, так легче было с ним управляться. Или, точнее говоря, с его чувствами.
Она беспокойно ерзала на сиденье. Конни искоса глянаула на нее и подавила тяжкий вздох. Надо было сосредоточиться-на дороге. Выражение лица Мэгги свидетельствовало о том, что к ней сейчас лучше не соваться.
Мэгги мысленно упрекала себя в том, что ее решение, принятое после премьеры «Кошки на раскаленной крыше», было грубой, роковой ошибкой. Она болезненно поморщилась. Никогда прежде она не заговаривала о своем прошлом. Оно не имело никакого отношения к настоящему, и она никогда не думала о нем, старалась не вспоминать. Какой черт дернул ее разоткровенничаться перед Бартом, открыть ему свои тайны? Разум потеряла, корила она себя. Это была дурацкая авантюра. «Никогда я не играла матерей, не надо было и начинать. Для этого нужно обладать даром импровизации, а это не мой конек. У меня в руках нет текста, нет под рукой ни режиссера, ни команды. Вот теперь и нервничаю. И чтобы избежать провала, надо немедленно отменить спектакль. В конце концов, речь идет о спасении моей карьеры. Той, что я создавала своими руками. И которую не желаю ими же разрушить.
Да, Барт, как всегда, был прав. Я не все как следует продумала. Представила себе исход мероприятия в том виде, в каком мне бы хотелось. Но реальность – штука упрямая. Я не знаю, насколько мне удастся с ней сладить. Как я в ней действую? Какой у меня текст? Как мне следует одеться? Следует ли сперва позвонить или явиться как снег на голову... И как отнесется ко мне она? Поймет ли меня?
Господи, хоть бы все это поскорее кончилось, – думала она. – Не могу больше ждать. Чем больше я об этом размышляю, тем больше теряюсь. Впервые в жизни до меня дошел смысл одиночества – до меня, которая была одинокой всю жизнь! Если бы я была из тех, кто следует разумным советам. И жаль, что рядом нет Барта. Вот с кем нужно бы сейчас поговорить. Он всегда видит все в реальном свете. И на его советы можно положиться. Он всегда умеет так повернуть дело, что все проблемы решаются сами собой. И он никогда не угождает, твердо стоит на том, что считает правильным. Ему просто нет равных. В профессии он самый лучший. Как личность он, если выйдет за пределы должностных функций, станет для меня опасным. Но сейчас он мне нужен. Больше, чем когда-либо. Почему его нет?
Вот что меня так пугает. После того, как я столько лет была одинокой, страшно видеть, как моя независимость начинает трещать по швам. Хотя еще вопрос, захочет ли моя дочь жить со мной под одной крышей. Стать членом моей семьи. Поехать в Голливуд.
Господи, да я просто ничего не знаю, – в панике подумала она. – Но Барт все знает, в этом можно быть уверенной. Он всегда очень добросовестно изучает все подробности. Вгрызается в свое дело, как пес в кость, и где бы он сейчас ни был, он наверняка старается все сделать как нельзя лучше, голову можно дать на отсечение...»