Запутанное дело
Шрифт:
— Ну, знаете, все это область предположений… Обвиняя человека, мы должны опираться на факты.
— Как? Вы до сих пор не убеждены, что именно Новацкий убил директора?
— Возможно, и он, однако утверждать этого не могу.— Литовченко невольно усмехнулся. — И вам не советую!
В кабинет вошел секретарь парткома Зубенко. Случайно получилось так, что в первую ночь следствия Литовченко не успел с ним познакомиться, и сейчас председатель завкома представил их друг другу.
— Очень приятно, товарищ полковник. — Лицо Зубенко озарилось открытой, приветливой улыбкой. — Очень рассчитываю на вашу поддержку. Мне кажется, товарищ Банько напрасно поспешил объявить, что Власюка убил Новацкий.
Банько покраснел и прикусил губу. Казалось, он готов был ответить резкостью, но голос его прозвучал почти ласково.
— На эту тему мы как раз и беседовали, когда вы вошли. Я считаю… Я считаю…
Телефонный звонок не дал ему окончить. Банько взял трубку.
— Слушаю, — сказал он начальственным тоном. И вдруг выражение самоуверенности исчезло с его лица. — Что… что?! — закричал он надрывно. — Новацкий застрелился в общежитии?! Да, Зубенко у меня, и мы сейчас выезжаем.
Бросив трубку на рычаг, Банько взглянул на Зубенко с видом нескрываемого превосходства.
— Вот, доделикатничались! Я же говорил, что его надо было сразу арестовать! А теперь преступник, убийца ускользнул из наших рук!
Ошеломленные только что полученным известием, полковник и Зубенко промолчали. Это новое событие придавало делу об убийстве Власюка еще более трагический характер. Оба думали об одном: кто же такой Новацкий — убийца, испугавшийся ответственности за совершенное им преступление, или жертва случайного стечения обстоятельств?
До общежития все трое доехали в полном молчании. Обиженный сделанными ему замечаниями, Банько восседал в машине с видом человека, несправедливо оскорбленного в своих лучших побуждениях. Зубенко мысленно корил себя за то, что не выступил после председателя завкома и не сгладил впечатления от его речи. Полковник Литовченко с горечью думал о том, что эту вторую на протяжении суток смерть, по всей вероятности, можно было бы предотвратить…
Из общежития навстречу машине выбежала сестра-хозяйка, пожилая худенькая женщина. Она была одна в помещении, когда раздался выстрел, и еще не оправилась от потрясения. Нетвердо ступая и поминутно вздрагивая, она провела приехавших в конец коридора и остановилась у крайней двери.
— Здесь! — сказала она шепотом.
Новацкий лежал на спине посреди комнаты, раскинув руки. На его изможденном лице застыло выражение страха и недоумения. Белая рубашка с левой стороны была обильно залита кровью. Рядом валялся револьвер. У двери громоздились стулья и перевернутый стол: прежде чем выстрелить в себя, он забаррикадировал дверь.
Сестра-хозяйка рассказала:
— Сегодня с самого утра был он вроде бы не в себе. То выскочит в коридор, то снова в комнате спрячется. Потом слышу, командует: «наступать», «отступать», «врагу живым не сдаваться!». Видать, все ему фронт, война мерещились. Я позвонила в «скорую помощь», смекнула, что человек заболел. Только отошла от телефона, как слышу — выстрел! Кинулась я сюда, а дверь-то завалена, пришлось людей кликнуть… Ой, не приведи бог такое увидеть, что мы увидели…
Женщина закрыла рукой глаза, из-под узловатых ее пальцев закапали слезы.
В этот день полковник Литовченко сам нарушил установленный им же порядок: на доклад о ходе следствия он вызвал не старшего группы, майора Петренко, а лейтенанта Цибу.
К этому его побудило упорство майора. Узнав о самоубийстве Новацкого и о том, что у последнего был револьвер, Петренко окончательно уверовал в непогрешимость своей версии и старался вести следствие только в этом направлении. К показаниям Вали о хлопке в кабинете он продолжал относиться скептически, так как они не укладывались в его схему. А между тем именно таинственный хлопок мог оказаться ключом ко всему делу. И лейтенант Циба, по-видимому, это понимал.
— Разрешите войти? — спросил он, несколько смущенный тем, что ему придется докладывать полковнику, а не своему непосредственному начальнику.
— Прошу вас! — Литовченко указал рукой на стул у письменного стола.
Лейтенант сел и развернул перед собой свои заметки и вычерченный карандашом план территории заводоуправления и прилегающих к заводу улиц.
Полковник с интересом взглянул на план.
— Есть какие-нибудь новые материалы?
— Кое-что есть. — Лейтенант ответил с подчеркнутым спокойствием, но его порозовевшие щеки и заблестевшие глаза говорили о том, что это «кое-что» не так уж, по его мнению, незначительно.
— Интересные новости, товарищ полковник, — сдержанно начал Циба. — Окно в кабинете директора, открытое в вечер убийства, выходит вот сюда, на улицу Цветную. Улица не освещена. Свет из окна кабинета пробивается только через узкую щель между портьерами. Когда встанешь на выступ фундамента, хорошо видна фигура человека, сидящего за письменным столом. В то же время стоящий за окном остается незаметным: тень от портьеры надежно укрывает. С улицы его также трудно приметить: закрывают ветви деревьев.
Рассказывая, Циба водил карандашом по чертежу, придвинув его ближе к полковнику.
— Самое интересное, товарищ полковник, — следы человека именно под этим открытым окном! Обратите внимание: вот здесь, у самого окна, разбита небольшая клумба, засаженная цветами. Так вот, на этой самой клумбе отчетливо видны следы двух ступней и вмятина от упора одной руки с растопыренными пальцами. На выступе фундамента я нашел кусочки чернозема и глины. Они могли отстать от ботинок стоявшего здесь человека. Следы ног на клумбе находятся как раз против выступа фундамента, вернее, против того места, где мог стоять человек.
— А клумба на каком расстоянии от стены? — спросил полковник.
— На расстоянии полутора метров. Высота фундамента свыше метра. Если предположить, что там стоял человек и выстрелил, то, убегая, он спрыгнул бы на клумбу и, чтобы не упасть, уперся бы рукой о землю.
— Какой давности следы на клумбе?
— Уборщица заводоуправления говорит, что она каждое утро поливает цветы и что никаких следов на клумбе утром, в день убийства, она не видела. Палисадник обнесен заборчиком, и туда, кроме уборщицы, поливающей цветы, никто не заходит.