Запутанное дело
Шрифт:
— Вы все еще считаете Новацкого убийцей?
— Пока все данные следствия говорят не в его пользу. Впрочем, разрешите, я все изложу по порядку… В период Отечественной войны Новацкий командовал подразделением, имеет несколько правительственных наград за выполнение боевых заданий. В боях за Варшаву он был контужен и два года пролежал в госпитале на излечении. Вышел с диагнозом, о котором я вам уже говорил. Из госпиталя Новацкий вернулся домой, к жене и дочери. Поступил на завод в механический цех строгальщиком. На заводе его встретили заботливо, и Новацкий первое время хорошо себя проявлял. Он стал передовиком производства, директор не раз отмечал его в приказах за внесенные
— Я слышал иные отзывы о Новацком.
— В том-то и дело, что облик его постепенно стал меняться. Теперь понятно почему: прогрессировала болезнь.
— И никому это не бросилось в глаза?
— Все дело в том, что болезнь развивалась постепенно. Сначала он замкнулся в себе, потом, наоборот, стал общительным, но легко возбуждался и раздражался. От полезных рационализаторских предложений перешел к составлению сумбурных планов. Эти планы, естественно, отвергались, он раздражался и возбуждался все более. Дома он тоже стал невыносимым и вскоре бросил семью. Его поступок квалифицировали как моральное разложение.
— Вы говорили с женой Новацкого?
— Как раз сегодня она должна прийти.
— Я бы хотел присутствовать при ее опросе. А сейчас продолжайте, майор!
— Не понимая, что произошло с передовым рабочим, директор просил заводской комитет профсоюза разобраться в предложениях и жалобах Новацкого. Несколько раз настойчиво напоминал он об этом Банько. Но этот чинуша отгородился от живых людей своей приемной и секретаршей и отнесся к порученному делу спустя рукава. Он решил, что Новацкий зазнался, стал рвачом, скандалистом, морально разложившимся человеком, и старался убедить в этом всю заводскую общественность. Чувствуя себя незаслуженно обиженным, Новацкий угрожал Власюку, Банько, начальнику цеха, кричал, что расправится с бюрократами.
— А ведь некоторые рабочие догадывались о его болезни. Мне один паренек на собрании сказал: «Так Новацкий же псих! У него шестеренки заржавели». Жаль, что этого не заметил Банько…
— Вся беда в том, что, оставив семью и оказавшись в общежитии, Новацкий очутился среди зеленой молодежи. Видя его чудачества, молодежь начала над ним подтрунивать. «Что тебе, Гришка, завод перестраивать, — говорили, например, ему, — займись-ка лучше охлаждением солнца — уж больно сильная жара».
— Все ж печальная история! — вздохнул полковник.
— Я считаю, что на основании сказанного можно сделать и вывод, — заключил Петренко.
— Какой?
— Психическая неполноценность Новацкого привела к преступлению, а затем — к самоубийству. Теперь я в этом не сомневаюсь.
— Нужны точные доказательства, майор, а не личная уверенность. В вашей логически обоснованной версии нет основного: доказательства того, что убил Новацкий.
— Но ведь при нем найдено оружие! Я лично осмотрел маузер, из которого он застрелился: маузер старый, с раздутым стволом, — в обойму же мог случайно попасть патрон от пистолета «вальтер».
— И это не лишено логического смысла, но по-прежнему нужны доказательства. Что же, продолжайте свои поиски в избранном направлении, но одновременно прошу заинтересоваться и версией Цибы. Он тоже собрал интересные материалы. В его версии, как и у вас. все обосновано и не хватает основного — доказательства. А руководствоваться только предположениями и логическими обоснованиями в нашем с вами деле нельзя.
Ольга Сидоровна Новацкая пришла в управление КГБ крайне взволнованная. Закусывая губы чуть ли не до крови и непрерывно вытирая глаза, она рассказывала с большими паузами, часто теряя нить своей горестной исповеди.
— С Гришей мы поженилось по любви и жили хорошо. Ну, а потом война. Сколько мы с ним не виделись? Сейчас даже не соображу… в голове все как-то путается. Ну, да это и не важно! Главное, с войны пришел живой. Ведь не всем женам такое счастье выпало… Так первое время все шло хорошо, уж такая радость на сердце была! А потом я стала замечать — не таким Гриша вернулся! И на заводе будто хорошо, и деньги есть, квартиру нам дали. А на него временами будто затмение какое находит. Словно чего-то боится, жалуется на жизнь, на людей непонятливых… Натерпелась я, намаялась… Бывало, ночью вскочит с постели — и давай пистолет проверять… Откуда, спрашиваете, пистолет? А он его у одного штабного немецкого офицера отнял, когда в плен того захватил… Раньше пистолет в ящике лежал, а тут, смотрю, Гриша его все в карман прячет, даже ночью под подушку кладет. Я ласкою все стараюсь, ласкою… развеять, бедного, думаю. Дочурка, на меня глядя, тоже: «Папочка! Папочка!» Ну, он, бывало, отойдет вроде, пройдет у него это затмение… Только чем дальше, тем чаще и чаще на него такое стало находить. Уже ни ласка, ни слезы не помогают… О чем это я говорила? Ах, да, бить меня начал. Еще бы меня одну, я бы стерпела, снесла, ведь жалела его, любила. А он и на ребенка взъелся. То милует, целует, а то как хватит чем попало: книжка в руках — так книжкою, палка — так палкой. Ну, тогда и начались у нас скандалы… Вот опять забыла… Когда это он от нас ушел? Как узнала, что он на себя руки наложил, память у меня будто оборвалась. Уж вы простите, может, что и забыла… Да что толку-то в моем рассказе? Не поднимешь больше, не воскресишь!
Новацкая тихо, безутешно заплакала.
Когда она ушла, Петренко, записавший ее показания, сказал убежденно:
— Еще одно явное доказательство психической невменяемости Новацкого. А чего стоит эта деталь: револьвер, который он с собой последнее время носил! В состоянии возбуждения выхватить из кармана револьвер — дело двух-трех секунд. Тут уж никакие сдерживающие центры не сыграют. Я лично считаю, что дело об убийстве Власюка мы можем прекратить. Для этого у нас есть все формальные основания.
— Формальные основания, конечно, есть, — сдержанно согласился полковник. — Убийца — Новацкий. Ну, так как он покончил с собой, спрашивать больше не с кого. Проще простого положить дело в архив. А вот будет ли у нас с вами после этого совесть чиста, майор? Я лично в этом не уверен.
Петренко хотел было возразить, но прозвучал телефонный звонок. Начальник районного отделения милиции сообщил:
— Гражданка одна у меня тут находится… Сообщает интересные сведения. Возможно, они имеют отношение к убийству Власюка. Поскольку вы занимаетесь этим делом, может, побеседуете?
— Обязательно! — откликнулся Литовченко. — Она еще у вас? Хорошо. Сейчас же высылаю к вам машину…
Отправив майора Петренко в милицию, полковник взволнованно зашагал по кабинету. Быть может, сейчас появится недостающее звено в цепи неопровержимых доказательств? Как много дают в работе такие сигналы от населения, как важно ощущать постоянную связь с народом! Сколько сложных преступлений раскрыто только благодаря помощи наших людей! Они помогают работникам, ведущим расследование, лучше освоиться с местными условиями, подчас сообщают незначительные, на первый взгляд, факты, но эти факты совершенно по-новому освещают дело… Возможно, что женщина, явившаяся в милицию, и не сообщит ничего ценного, однако в одном ее желании помочь уже кроется та идущая от сердца к сердцу сила, которая помогает нашим чекистам без промаха разить врага.