Зарево над предгорьями

Гуров Игорь

— На два корпуса вперед, на два корпуса вперед! И пусть подлетит поближе.

Рев самолета все нарастал и нарастал. Вовка нажал спусковой крючок. В плечо ударила отдача, но он не заметил этого. Второй раз он выстрелил, когда продолжающий стрелять самолет был почти над ним. Как-то неестественно, боком «фазан» взмыл кверху и вдруг оттуда ринулся вниз.

На гору въехало несколько машин. Генерал Тюриченко, представитель Ставки Верховного Командования и командиры бросились к распростертым на шоссе детским телам. Генерал

схватил лежащую в машине бурку. Высокий, по-кавалерийски клещеногий, он бежал с необычайной для его лет быстротой.

С грохотом врезался самолет ярмарочной раскраски в землю, разбрызгивая во все стороны горящие струи бензина. Между Тюриченко и мальчиком встала завеса огня. Заслоняя голову буркой, Тюриченко прыгнул в придорожную канаву, обежал вокруг огромного костра и кинулся к Вовке.

Через несколько минут на дороге показался человек с обожженным лицом, опаленными волосами. В руках у него был большой сверток, укутанный в тлеющую бурку. Генерал сделал несколько шагов и упал со своей ношей. К нему подбежали.

— Мальчик жив? — с трудом разжимая запекшиеся губы, спросил генерал.

— Жив, жив, — ответил адъютант, склонившийся над Вовкой. — Жив, но обожжен сильно, и рука ранена.

— Реляцию, — приподнявшись, прохрипел генерал.

— Что? — не понял адъютант.

— Реляцию! Наградной лист пиши…

— Тебе сначала в госпиталь нужно, Алексей Константинович, — возразил представитель Ставки. — Потом напишем.

— Нет! — твердо произнес Тюриченко и так повел глазами из-под обгорелых бровей, что адъютант торопливо развернул планшет и заскрипел «вечной ручкой».

Тюриченко тяжело опустился на землю. Шоферы разбрасывали в стороны и засыпали землей обломки горящего самолета. Командиры штаба оказывали первую помощь пострадавшим детям, относили к чинаре тела убитых.

К генералу подошел один из шоферов и протянул обшитую серым шинельным сукном фляжку.

— У нас тут немного вина, — проговорил он. — Выпейте, товарищ генерал, вам легче станет.

Тюриченко взял фляжку и припал к ней обожженными губами. Терпкое освежающее вино взбодрило его. Меньше стали чувствоваться ожоги.

— Узнайте фамилию мальчика, — приказал он адъютанту.

Тот кинулся к сбившейся кучке детей.

— Владимир Кошуба, товарищ генерал, — доложил он, возвратившись.

— Кошуба, — задумчиво повторил генерал. — Был у меня в гражданскую один Кошуба… Реляцию написал?

— Так точно.

— Читай.

— «Во время передвижения частей корпуса огнем из винтовки вышеуказанный мальчик…»

— Что, что? — забывая о боли, крикнул генерал. — Отставить!

Адъютант испуганно замолчал.

— Ты что это — о подвиге пишешь или опись канцелярских дел? «Вышеуказанный»! «Во время передвижения»! Пиши, я продиктую… Сам ты нижеупоминающийся!

Одна за другой подошли санитарные машины. Начальник санитарной службы корпуса бросился

было осматривать ожоги генерала, но Тюриченко отстранил его и, кивнув в сторону Вовки, приказал:

— Сначала его!

Врач осмотрел не приходящего в сознание мальчика.

— Его нужно срочно в госпиталь. Желательно в большой город, где есть все условия для лечения. Лучше всего в Краснодар: там поспокойней, чем в приморских городах.

— Что с ним? — спросил представитель Ставки.

— Ожоги и перелом левой руки. Опасности для жизни нет, но весьма болезненно.

— Что ж, Алексей Константинович, — обратился представитель Ставки к Тюриченко, — отдавай приказ, кто временно останется командовать корпусом, и ложись-ка с мальцом в один госпиталь.

— То-есть как — ложись? — проговорил Тюриченко. — Значит, корпус в бой, а у меня, видите ли, ручку обожгло? Я генерал, а не правофланговый первого эскадрона, мне клинок в руке держать не приходится, головой воюю, и пока она работает, в госпиталь не пойду.

Представитель Ставки испытующе посмотрел на него.

— Ну, как знаешь…

В здание педагогического института на одной из главных улиц Краснодара спешно свозились кровати, медицинская аппаратура, кухонная и столовая посуда. Здесь создавался первый в Краснодаре госпиталь.

Вечером начальнику госпиталя, старому профессору Григорьеву принесли радиограмму:

«Срочно приготовьте все к приему тяжело раненного и обожженного, отличившегося в боевых действиях». Дальше стояли две подписи: представителя Ставки Верховного Командования и командира казачьего корпуса.

Не доверяя больше литературным способностям адъютанта, Тюриченко составил радиограмму сам. Представитель Ставки сказал, что можно было бы написать не столь высокопарно, а попроще, но все же, к удовольствию Тюриченко, подписал радиограмму без исправлений.

Профессор Григорьев распорядился приготовить для первого раненого отдельную палату и сам проверил ее убранство.

— Принесите из моего кабинета мраморную пепельницу, — сказал он. — Раненый, конечно, курит. — Профессор с довольным видом осмотрел уютную палату и добавил: — Нужно уж встретить так встретить! Все-таки первый раненый, да к тому же отличившийся в боевых действиях.

Прорезая ночь узким лучом затемненной фары, въехала во двор машина. Ее тотчас же обступили врачи, сестры, санитары. Профессор наклонился над раненым.

— Что за наваждение, — развел он руками, — раненый, отличившийся в боях, — ребенок?.. Вовка! — испуганно произнес он, узнав сына своего друга.

Вовка застонал. Сразу взявший себя в руки, Григорьев распорядился:

— Немедленно в операционную. Да осторожнее! — прикрикнул он на санитарок, которые и без того бережно подняли мальчика. — Ребенок ведь! Мальчишка!