Зарево над волнами
Шрифт:
Подтянувшись, я поднял руки, чтобы хоть на минуту облегчить боль.
Кисти моих рук почернели. Из многочисленных трещин в коже сочилась кровь. Матрос бледнел прямо на глазах.
– Плохо тебе?
– спросил я.
– Хуже стало, - хрипло проговорил тот.
– Грудь, грудь печет... Сил больше нет.
Его ослабевшая рука сорвалась с ящика. Матрос скрылся под водой, но тотчас появился на поверхности. Я помог ему получше взяться за доску.
– Держись.
– Держусь...
Вскоре он вновь выпустил доску и погрузился
Осмотрелся вокруг. Поблизости ни души.
Прибывшие из Констанцы катера вылавливали плавающих. В мою сторону никто даже не смотрел. Я очутился вдалеке от общей массы людей, покинувших гибнущий тральщик.
Корабли нашего отряда под прикрытием "морских охотников" быстро уходили в направлении берега.
Один из катеров описывал круги над местом гибели "Взрыва". С его бортов матросы вглядывались в плавающие обломки, видимо, пытались разглядеть, нет ли где среди них человека. Меня не замечали.
Катер прошел еще раз-другой взад и вперед, развернулся и, кажется, намеревался уйти. Я не сводил с него глаз. Ведь с катером уходила последняя надежда на спасение. Крикнуть, позвать на помощь... Но где взять сил?
На счастье, меня заметили. Обходя плавающие ящики и бочки, катер медленно приблизился. С борта мне подали длинный шест. Я ухватился за него окровавленными руками, но шест выскользнул. Я погрузился, хлебнул воды и почувствовал, что больше выплыть на поверхность уже не смогу.
Сознание вернулось, когда меня поднимали на борт.
До слуха доносились незнакомые и в то же время такие родные голоса:
– Осторожнее!
– Держи за поясной ремень.
– За ноги удобней...
– Где они, те ноги, не видишь, что ли?
Никак не мог понять смысла слов. Наверное, говорили не обо мне... Лежал на палубе и радовался окончанию самой страшной из мук - неизвестности. Теперь я среди своих. Не погибну! Свои... Тот мальчишка в Севастополе тоже считал это слово самым главным в жизни. Теперь я понимал, почему он забыл свое имя, почему не мог ничего произнести, кроме этого короткого, но такого значимого слова.
Слышу:
– Слева по борту перископ!
Раздаются какие-то команды. Частый топот ног. Гулко застрочили крупнокалиберные пулеметы. По содроганию корпуса и тяжелым ударам воды, поднимаемой взрывной волной, догадываюсь, что в ход пошли глубинные бомбы.
Встреча с подводной лодкой врага меня больше не страшила. "Буду жить! Буду жить!
– мысленно твердил я.
– Кругом свои. Теперь ничего не страшно".
Уже будучи в госпитале, я узнал много деталей трагической гибели тральщика. На его борту находилась и отважная разведчица Зина Романова. Когда корабль стал погружаться, матросы ринулись с его бортов в воду и поплыли подальше от опасного места. Зина же стояла на палубе и лишь смотрела на происходящее.
Ей
– Зина, прыгай! Девушка не шелохнулась.
– Да прыгай же ты!
Она безнадежно махнула рукой.
Только тут товарищи вспомнили, что бесстрашная разведчица, участница многих смелых операций в тылах гитлеровских войск совершенно не умела плавать.
Михаил Фомин подбежал к Романовой и поднял ее на руки.
– Ребята, держите!
– выкрикнул он и бросил Зину за борт.
Сильные руки удержали ее от погружения. Матросы окружили в воде девушку и, поддерживая ее, поплыли в сторону.
До подхода катеров более выносливые моряки помогали товарищам, отыскивали слабых и раненых, подтягивали их к плавающим ящикам и обломкам корабельных надстроек. Дружба, взаимовыручка на этот раз спасли жизнь многим морским пехотинцам.
Обо всем этом мне рассказали уже в госпитале.
Врачи осмотрели мои раны. Левая нога была перебита в колене. Правая - в трех местах в ступне. Началась газовая гангрена. Серьезные опасения вызывали также сильные ожоги рук и лица.
– С левой ногой придется расстаться, - покачал головой румынский полковник медицинской службы, помогавший советским врачам. Он превосходно говорил по-русски, и только форма свидетельствовала о принадлежности этого хирурга не к нашей армии.
В приемном покое с нетерпением ждали результатов обследования мои боевые друзья Герои Советского Союза Кирилл Дибров и Николай Кириллов. Узнав о предстоящей ампутации, они всполошились.
– Не представляю себе Николая Васильевича Старшинова без ноги, - все еще не верил в возможность ампутации Дибров.
– Ему еще воевать надо.
Дибров и Кириллов добились свидания со мной.
– Ничего не попишешь, - мрачно констатировал я в ответ на их вопросительные взгляды.
– Стану, ребята, инвалидом.
– Не спешите с выводами, Николай Васильевич, - совсем не по-военному пытался успокоить меня лейтенант Кириллов.
– С минуты на минуту прибудет наш флагманский хирург майор Сарафьян. Он уже вылетел в Констанцу на специальном самолете.
Однако и майор медицинской службы ничего обнадеживающего сказать не мог. Передал привет от командующего Черноморским флотом Филиппа Сергеевича Октябрьского и члена Военного совета флота Ильи Ильича Азарова. Потом еще раз осмотрел раны и в категорической форме заявил:
– Хотите вы того или нет, а одну ногу на войне придется оставить.
– Как же без ноги?
– Вы, дорогой мой, и посложнее испытания видели, - вставил только что прибывший в Констанцу начальник санитарного отдела Черноморского флота генерал-майор медслужбы Квасенко.
– Как бы там ни было, а к операции надо готовиться. С газовой гангреной не шутят.
Всю ночь я не мог уснуть. Несколько раз к постели подходил неотлучно дежуривший в палате матрос Павел Потеря.
– Не спите?
– спрашивал он.