Зарево
Шрифт:
— Знаете, как в партизанах: воевать надо, а о высшем командовании ничего не известно. Каков их замысел — никто не знает. То ли дело у вас теперь: вы в армии, здесь каждый знает свой маневр.
Так наступил апрель.
ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ
Ну и началось! В результате перегруппировки мы оказались в районе Гоздовице в состоянии боевой готовности. Наученный горьким опытом, я на всякий случай прицепил к машине взвода управления немецкое зенитное орудие с большим запасом снарядов. У этой зенитки был один недостаток: отсутствовали
Из нашего наблюдательного пункта хорошо просматривался разлившийся по весне Одер. Однако командир торопит, чтобы я шел в батарею и поработал с людьми, потому что задание предстоит трудное. Кроме того, мне поручалась проверка готовности орудий.
— Но самое главное сделай сначала, — напоминает заместитель командира дивизиона поручник Гасько, который прибыл в нашу батарею.
— Товарищ поручник, для нас все самое главное, — смеюсь я.
— Нет, браток, самое главное для вас — это пограничный столб.
— Да, да, — подхватил капитан. — Точно, столб. Приготовить к торжественному водружению! Еще сегодня.
— Слушаюсь, — отвечаю.
Люди рождаются и умирают, а мир всегда молод. Для этих будущих поколений, для будущей Польши мы должны водрузить этот пограничный столб, и в данную минуту это действительно самое важное.
«Артмастер» Домародский в который раз фальшиво запевал свою любимую песню «Однозвучно гремит колокольчик». Это означало, что техническая готовность гаубиц отличная. Наряду с большими познаниями в области артиллерии он был и прекрасным поваром. Макароны и уха готовились им по всем правилам кулинарного искусства.
В беседе с личным составом я пояснил, что наступает решающий этап разгрома фашистской Германии, что советские войска полностью подготовили плацдарм для наступления и что наши саперы готовят переправу. Приказ о наступлении ожидается ежечасно.
— Однако для нас на сегодня самое главное — подготовить столб. Крук, доложите о готовности.
— Столб подготовлен, нет только чем покрасить. Есть лишь зеленая краска. На документе о водружении нет подписей: командира и вашей. У меня все.
В этот момент из землянки командира поступила команда «К бою».
— Готовьте лошадь. И бумагу на подпись.
Я вскочил в седло и оглянулся. Вдоль всего берега грохотало. Из стволов моей батареи то и дело вырывался огонь, орудия после каждого выстрела резко вздрагивали. Однако для меня самым важным в этот момент было достать краску. Белую и красную краску.
Ворвавшись в интендантство, я был поражен спокойствием и порядком, царившими там. Никто никуда не спешил. Это меня и взбесило.
— А ну-ка, вы, интендантские крысы! Краски! Живо!
— Ой! — выскочил из землянки какой-то капрал. — Зачем кричать? Будет вам краска — и красная, и белая.
— А откуда вам известно, что мне нужна такая?
— Товарищ поручник, — протянул он, — сейчас все одно и то же спрашивают. Весь день об этом кричат. Товарищ поручник, возьмите еще пачку махорки себе и своему заместителю.
— Да нет у меня никакого заместителя, — сердито ответил я, хотя на душе стало спокойно:
Утром 16 апреля 1945 года ураганный артиллерийский огонь ознаменовал начало последнего этапа войны. Сигнал поначалу артподготовки дали «катюши». За ними, брызгая снопами искр, загремели тяжелые минометы.
На той стороне реки росли и поднимались к небу клубы дыма и пыли. Во вспышках выстрелов видны лица моих бойцов: Алипова, Крука, Щепека, Кордняка, Кшисяка, Лаговского. Вместе с ними поручник Стефан Мацишин, лицу которого отблески разрывов придают демоническое выражение.
— Залпо-о-ом… огонь!
Во время стрельбы мне удается немного отдохнуть. Рядом со мной капитан Вольский. Это офицер, освобожденный из немецкого концлагеря для офицеров под Ястровем. После пяти лет неволи он выразил желание вступить в ряды нашей армии. Он еще не получил назначения на должность.
В грохоте артподготовки слышны непременные шуточки Щепека. Как всегда, он исполняет свои любимые песенки из львовского репертуара. Сам тем временем трудится за двоих.
Смотрю на Кордняка. Ему не до меня, он так же старательно стреляет, как и пахал под городом Камень.
Наши орудия грохочут без перерыва.
Часть артиллерии двинулась на переправу. Вместе с ней трогаемся и мы. Одер по-прежнему скрывается в огне.
Рядом со мной в кабину сел капитан Вольский. Колонна медленно спускается к реке. Внезапно я почувствовал какое-то непонятное беспокойство. Гляжу на своего соседа и вижу на его подбородке капельку крови. Лицо его белое как мел.
— Что с вами, капитан?
Он посмотрел на меня непонимающими глазами с расширившимися зрачками и обмяк, прислонившись ко мне. Колонну задерживать нельзя. Я кричу санитарам, открываю дверцы кабины и передаю в их руки безвольное тело.
Спустя много лет я нашел его могилу на кладбище в Секерках. Капитан Петр Вольский погиб от шальной пули.
Вскоре началась переправа. Понтонный мост дрожит от перегрузки и выстрелов. Одер широк, а мост длинный и качающийся, но надежный. Я бы погрешил перед читателем, сказав, что я что-нибудь запомнил о движении через реку. Мной владело одно желание: оказаться на том берегу, найти укрытие от вражеского огня. Мост гарантировал лишь одно: переправу.
Наконец мы благополучно перебрались на ту сторону. Только теперь появилась группа вражеских самолетов, атакующих мост. Я вновь засел за свой четырехствольный инструмент. Удастся отогнать непрошеных гостей. По крайней мере, мне показалось, что это моя заслуга.
Немцы, хотя и оказывают ожесточенное сопротивление, уже не те, что прежде. Сломалась-таки их отлаженная военная машина.
Дороги были перекрыты. Мы резким броском подходим к железнодорожной станции Альтретц. День был мглистый, и поэтому трудно рассчитать расстояние, которое нас от нее отделяло. Ближе к полудню погода прояснилась, и мы, к своему ужасу, увидели, что далеко обогнали свою пехоту и создалась угроза попасть к немцам. На счастье, нам удалось вкопать в землю гаубицы. И вовремя, потому что со стороны станции на нас обрушился ураганный огонь.