Зарево
Шрифт:
Я чувствовал себя бодрым и полным сил. К тому же и погода заметно улучшалась. Однако в подсознании жила мысль о завтрашнем дне: неужели фрицы опять задержат нас здесь на долгие недели?
Дорога на наблюдательный пункт была скверной, асфальт исковеркан снарядами. Отсюда хорошо проглядывалось Вежхово, находящееся еще у немцев, слева виднелись Жабин и Жабинек, а за ними — проклятое Боруско. И все это предстояло взять.
По пути мы зашли на командный пункт 5-й батареи. Можно сказать, дернула меня нелегкая: лучше бы не ходить туда.
Землянка
— Что ж это ты, Ульянов?.. — Тут капитан взглянул на меня, как бы ища польское слово.
Угадав его намерение, я подсказал:
— Устроился, как царь или султан?
— Разве это по-фронтовому? — продолжил командир.
— Это работа Виктора, — не без скрытого превосходства, с оттенком гордости небрежно бросил командир пятой батареи, смуглый москвич Ульянов.
Это был прекрасный артиллерист, его батарея била без промаха. Капитан в душе немного завидовал славе Ульянова, однако утешал себя тем, что командовал гаубицами, а не простыми орудиями, обращение с которыми, мол, дело простое и легкое.
— Значит, он тебя, — капитан старался продолжать по-польски, — он тебя… Ну, как это будет: разнеживать?
Я подсказал.
— Вот-вот. Побойся бога, Ульянов. В ад ведь пойдешь за это.
Настроение у обоих было отличное.
— А этот ваш Виктор делец что надо, — вырвалось у меня.
Ульянов отличался покладистостью и веселым нравом, что вызывало на откровенность, а Виктора я не любил из-за его заносчивости и высокомерия. Но я не знал, что в этот момент подошел сзади и услышал мои слова хорунжий. — командир взвода управления пятой батареи. Он подскочил ко мне, багровый от злости. Отблеск коптилки яростно прыгал в его глазах.
— Ты, молокосос, хочешь, я тебя научу, как следует выражаться о Викторе Бермане? — прошипел он. При этом вид у него был такой грозный, что, признаюсь, это произвело на меня впечатление.
— А вы, хорунжий, поосторожнее выражайтесь по отношению к старшему по званию, — огрызнулся я.
Наши командиры, остолбенев, наблюдали за неожиданным конфликтом.
Хорунжего отнюдь не смутила моя реплика.
— Эх ты, сосунок маменькин, если бы я только захотел, то через несколько дней у меня было бы на звездочку больше на погонах, чем у тебя. — При этом он пытался саркастически улыбаться, что делало его похожим на Мефистофеля, и глазами искал поддержки у начальства. Не найдя ее, он несколько успокоился, продолжая что-то бурчать себе под нос.
— Осторожнее с «сосунком», ты… — Я хотел было обрушить на него очередную порцию «изящной словесности», поскольку его прозвища вконец вывели меня из равновесия, а отмалчиваться я не привык, но тут вмешался хозяин землянки. После его миролюбивого предложения пропустить традиционную рюмочку перед завтрашним тяжелым наступлением спор угас сам собой.
Дальнейший
Несмотря на внешнее спокойствие, атмосфера встречи оставалась натянутой, прохладной. Ничего доброго это не сулило.
До начала наступления я вернулся в батарею. Внимательно проверил все расчеты. Готовность к бою была полная.
Поручник Стефан Мацишин продолжал беспокойно суетиться. Ему предстояло нелегкое задание.
Внезапно раздался знакомый возглас наблюдателей: «Рама!» Самолет лениво показался на горизонте, покрутился над передней линией и исчез.
— Ты, тетенька, нас теперь не испугаешь. Слишком поздно. Скоро твою фотографию сдадим в архив, — пробормотал я вполголоса.
Однако неприятное чувство осталось, как всегда, после появления «рамы».
Дежурный телефонист беспрестанно проверял наличие связи с наблюдательным пунктом. Наконец связь установлена. Вот оно, начало. Капитан с наблюдательного пункта передает команду. Конечно, она доходит до нас с некоторым опозданием: ведь прежде чем попасть к артиллеристам, она проходит через двух телефонистов: на КП и в батарее.
Когда прозвучало долгожданное: «Батарея — к бою!» — и расчеты заняли свои места, я взглянул на запад, как бы желая запечатлеть в памяти отчетливо вырисовывающийся в ясном утреннем свете каменистый холм и краснеющие вдали черепичные крыши поморской деревни. Интересно, что с ними станет через час или два после страшного огневого урагана.
— Прицел двадцать три, угломер… заряд третий, взрыватель фугасный, заряжай!
В ход пошел механизм наводки. Оптическая ось панорамы была совмещена с целью.
— Второе готово!
— Первое готово!
— Четвертое готово!
— Третье готово! — докладывали один за другим командиры расчетов Алипов, Кшисяк, Лаговский.
— Огонь!
Рука поручника Мацишина резко разрубила воздух, а затем это движение повторялось вновь и вновь.
Казалось, все громовые удары со всего мира отозвались в наших ушах.
Поредевшие расчеты сами доукомплектовались. Я пополнил расчет Калибадаса и Щепека, а командир другого взвода хорунжий Борковский — четвертый расчет. Бой продолжался.
Постепенно огонь нашей батареи и ближайшей батареи артиллерии армейского подчинения наладился. План огневого удара выполнился точно. Пока все шло так, как и предусматривалось. Я предчувствовал полный успех, хотя не исключал, что поступит приказ о внезапном изменении объектов поражения, дальности стрельбы, типа снарядов и т. д., что всегда свидетельствует о чем-то неладном. Через некоторое время методический огонь все чаще прерывают паузы. Тишина в эти мгновения настолько контрастирует с грохотом выстрелов, что слышны легкие шлепки стреляных гильз, падающих на землю.