Зарево
Шрифт:
В нормальное, состояние они возвращались только в минуты, когда с наблюдательного пункта командир отдавал команду: «Батарея, к бою!» Что за люди: в бою — солдаты, а потом — стадо чертей!
Однажды у Калибадаса пропала ложка. Прекрасная, складная, с вилкой и ножом. Подозрение сразу же пало на Щепека. Ему было 23 года, он носил взлохмаченную русую шевелюру, имел острый язык. Кроме того, у него было семилетнее образование, фотокарточка красивой девушки и прекрасное кожаное портмоне.
— Наверное, где-то свистнул это портмоне, так же, как и
— Ты, медведь, можешь есть лапой. Зачем тебе такой благородный инструмент? — огрызнулся Щепек.
— По какому закону?
— По закону превосходства гения над жалким созданием, — заострил словесную перепалку Щепек.
Командиром расчета был взводный С., хороший солдат и превосходный командир. Один из подносчиков снарядов пользовался его скрытым покровительством. Этого было достаточно, чтобы Щепек стал подтрунивать над подопечным командира. Он усаживался возле подносчика и докучал ему своими шуточками.
— Гражданин взводный, Щепек опять сел возле меня, — жаловался солдат-растяпа.
— Ну ты и язва, Щепек, — вмешивался командир.
— Нашелся заступник, — ворчал про себя канонир и переключал свое внимание на Калибадаса. — Посмотри, Калибадас, какая ложечка. Будь здоров! — дразнил он литовца, а если тот не реагировал, добавлял: — Держи ее, ты, навозный жук. — Отдавал ложку и затихал, как бой в вечерние часы. Это был неповторимый заводила, но исключительно добрый человек. Он погиб смертью героя уже на немецкой земле, за Одером, прикрыв собой Калибадаса.
Когда Щепек успокаивался и затихал, за свое принимался Калибадас. Все остальные охотно слушали, поскольку лишь эти двое были им еще не знакомы как следует. Друг друга они уже знали как облупленных.
Фронтовые лишения, тяжелые бои сплачивали всех. Щепека и Калибадаса они также превратили в лучших друзей.
На наблюдательном пункте, где в последнее время я часто бывал, дела у меня шли хорошо: там я был специалист. Знал я хорошо и принципы разведывательной работы в масштабе дивизиона. Часто выручал командира взвода управления при выполнении им его служебных функций, что было нам обоим на руку, и не раз помогал командиру батареи в ведении огня. Мы были готовы к форсированию Вислы.
Ранним утром 16 января 1945 года мы обрушили на гитлеровцев яростный огневой шквал. Используя полный успех Красной Армии на севере, в течение вечера и ночи мы форсировали по льду Вислу в районе Яблонны. Саперы строили необычные мосты — из соломы и льда. Мы должны были взять Варшаву обходным маневром. Неприятельский снаряд разрушил землянку, в которой меня принимал когда-то впервые командир. К счастью, она была пуста. Один из солдат моей батареи погиб, подорвавшись на мине.
— Навоевался, — говорили солдаты, склоняя головы над его останками.
Мы двигаемся вперед.
Варшава — символ мужества и мучений ее жителей, зла и ненависти
В такую Варшаву мы вступили. План заминирования города немцами не был нам известен, что увеличивало опасность движения по развалинам. С такой обстановкой даже закаленному солдату трудно освоиться.
После полудня начали показываться первые варшавяне — поодиночке, украдкой. Мы организовали им немедленную помощь. Адам Юха, наш дивизионный повар, вовсю демонстрировал свое кулинарное мастерство.
Работы было навалом. Я лазал по остаткам мокотувских[3] домов, по подвалам. В одном из них нашел сухую фасоль и другие запасы продовольствия. Вероятно, это был склад какого-то магазина. Я прицепил к мешочкам листки бумаги с надписью «Мины». Однако вскоре оказалось, что эти предупреждения воздействовали только на наших солдат. Посланные за этими запасами, они возвратились с пустыми руками. Погреб был опустошен: провизию забрали возвращавшиеся в город люди, у которых голод пересиливал даже страх смерти.
Возле кухни Юхи всегда было полно гражданских. Они жадно выскребали из котелков и мисок суп и с интересом рассматривали смуглого усатого повара.
Известие о том, что план заминирования города не получен, легло на душу тяжестью недобрых предчувствий. В таком настроении я добрался до помещения, в котором располагался вместе с другими офицерами.
Уже издалека слышалось хоровое пение: «Сидели мы на крыше, а может быть, и выше…» Среди всех выделялся фальшивящий, хриплый голос фельдшера. Мы прозвали его «Равняйсь», так как он дал такую команду вместо «Равнение направо».
Когда я вошел, развеселившийся поручник Мацишин затянул партизанскую песню: «Шел солдат своей дорогой…» Мой приход в какой-то мере нарушил компанию.
— Вы веселитесь, а ведь мы в любой момент можем оказаться на том свете.
— Именно поэтому мы и веселимся, — ответили мне и вручили новенькие шпоры.
— Что это такое?
— Новогодний подарок от Гитлера. И это тоже…
Коробка была довольно увесистой и выглядела красиво: ярко раскрашенная, с наклеенными пропагандистскими лозунгами на немецком языке.
— Мы нашли здесь целый склад с немецкими подарками. Не успели, сукины сыны, ни раздать солдатам, ни забрать обратно в фатерланд.
— Но это же беспечность с вашей стороны! Фашисты могли умышленно…
— Нет! — запротестовали мои коллеги. — Фельдшер первым попробовал и сказал, что если через час кондрашка его не хватит, то можно есть. В случае чего без него война как-нибудь обойдется, а продовольствие жалко.
Фельдшера действительно кондрашка не хватил, зато он потерял сознание от обычного опьянения. Он опорожнил уже третью пачку, а следовательно, и такое же количество бутылок рейнского.