Зарево
Шрифт:
— Извините.
— Не за что, здесь не королевский двор.
«Сам ты дурак, — подумал я, — штабная крыса, Какой из меня офицер, да еще политический? Офицеры — люди образованные, знают синусы-косинусы, еду рассчитывают на калории, читают на память Мицкевича, Пушкина, знают историю…»
— Фамилия? — выпалил внезапно капрал.
— Новицкий! — вздрогнув, ответил я.
— Чего дрожишь, ты, кандидат в святые апостолы…
— А ты чего, штабной сводник! — крикнул я в отчаянии.
— Только не на «ты», только не на «ты», щенок! Думаешь, если понюхал немного пороху и на тебе помятый мундир, то можешь быть запанибрата с унтер-офицерами?! — все более повышая
Ненависть моя росла, но одновременно созревало и решение: стану офицером, пусть даже придется носом землю рыть, хотя бы только для того, чтобы этих типов научить быть людьми, отучить их измываться над более слабыми.
— Тогда почему же гражданин капрал сам не пошел туда? — показал я в направлении гудящего фронта.
— Это не твое дело. Здесь тоже нужны люди.
— Вот именно, люди…
— Что ты хочешь этим сказать, канонир?
— Только не канонир, а бомбардир[2]. Следовательно, разница между нами только одно лычко. А там нужны сильные, смелые…
— Не болтайте! — резко оборвал меня капрал. — Почему же тогда не носите знаки различия?
— Потому что только вчера пришел приказ о присвоении мне звания! А меня сразу же откомандировали в школу. Кроме того, у меня нет тесемки для лычек.
Этот резкий диалог продолжался бы бесконечно, если бы в дверях не показался капитан.
— Ну, курсант, готов в путь? — обратился он ко мне безлично, не называя звание.
Я хотел дать утвердительный ответ, но капрал опередил меня:
— Гражданин капитан, разрешите доложить, гражданин бомбардир не успел нашить знаки различия.
Капитан дружески улыбнулся:
— Ну так помогите ему, а не подшучивайте над ним, так как на этих погонах скоро будут блестеть звездочки.
Капрал порылся в шкафу, что-то там отрезал, подправил и наконец нацепил мне лычки, потормошил шутливо за нос, а потом, дернув за козырек, надвинул мне фуражку на глаза. Он явно подтрунивал надо мной, не принимая всерьез мою вспыльчивость.
— Честь имею, гражданин бомбардир, — козырнул капрал, прищелкнув каблуками.
— Вот так-то, — сказал я уже добродушно, немного успокоившись. — Посмотрим, как вы будете вытягиваться, когда я возвращусь офицером.
— Прежде чем ты вернешься, война окончится, а я к тому времени завяжу галстук к белой рубашке и надену зеленую шляпу. Таким образом избегу мести грозного офицерика. Ну, держись, — сказал он, протянув мне руку, — и постарайся немного возмужать, а то вид у тебя как у желторотого цыпленка. Из первого и третьего дивизионов тоже будут еще двое таких, как ты. — Его глаза насмешливо поблескивали. — Они ждут вас на контрольном пункте.
Я пожал ему руку. Собственно, не такой уж он плохой человек, только грубоватый и ехидный. С галстуком и шляпой он тоже переборщил. К такой физиономии, которая, как говорят русские, «кирпича просит»…
— Вы их там, гражданин капитан, в школе, покрепче держите. Это ведь разгильдяи, разболтались на фронте, — бросил он нам уже вслед.
В обществе капитана я чувствовал себя неловко. До этого мне никогда не приходилось так близко и так долго общаться с офицерами. Мы шли через поля, дорожками, тропинками в направлении контрольного пункта на шоссе Варшава — Люблин. Оттуда попутной машиной мы должны были добраться до места назначения. Я все время находился в напряжении, вслушивался в каждое слово капитана, а в
— Ну а вы? — обратился он ко мне.
— У меня биография простая, гражданин капитан. Родился, немного учился, голодал, натерпелся страху от бандеровцев, помогал дома по хозяйству, немного повоевал… Вот и все.
— А продвижение по службе? — улыбнулся капитан.
— Ну, что там…
На контрольном пункте, вопреки ожиданию, движение было небольшое. Моих коллег из первого и третьего дивизионов мы уже не застали. Девушка, регулировавшая движение, сообщила нам, что они выехали совсем недавно, и велела подождать минуточку. Минута растянулась до часа. Во всяком случае, так мне показалось, поскольку часы в то время были привилегией командиров. Наконец подъехала машина, груженная свежепахнущими досками. Водитель не хотел нас брать, но твердая позиция симпатичной девушки-сержанта с флажками сокрушила его сопротивление.
— Капитан, вы в кабину, а ты, сынок, прыгай в кузов.
Прыгнул, что делать. В моторе зашумело, загрохотало, и мы поехали.
— Спасибо, — помахал я русской девушке.
Она улыбнулась, ловко приложив ладонь к берету. Я лег навзничь, чтобы лучше переносить муки езды, и с интересом уставился в небо, словно никогда его не видел. Видеть-то видел, но никогда еще оно не было мне так дорого. Отголоски фронта слышались все слабее, только где-то на юге шел воздушный бой.
Резкое торможение вырвало меня из дремоты. Хлопнули дверцы кабины.
— Вы слыхали о Люциане Шенвальде? — спросил меня капитан.
— Я декламировал его «Балладу о первом батальоне», гражданин капитан, но лично его не знал. А что случилось?
— Он погиб.
— Я не слыхал. Когда, где?
— Вот здесь, под Куровом, 22 августа.
Вслед за капитаном я снял конфедератку. Мы почтили память солдата-поэта минутой молчания.
Водитель попросил нас занять места в машине: он не мог терять времени.
До Люблина было 34 километра.
Офицерская школа еще не была сформирована, но был Люблин, временная столица Народной Польши, с чудовищным, как мне казалось, уличным движением. «Неужели где-то идет война и погибают люди?» — спрашивал я себя. Здесь это не чувствовалось. Два пальца правой руки надо было все время держать наготове, чтобы успеть вовремя приложить их к козырьку. Навстречу попадалось множество адъютантов, бегущих по поручению своих шефов. Известное дело — столица.
На Литовской площади капитан тепло попрощался со мной и посоветовал отправиться в первый попавшийся запасной полк на Майданек, чтобы получить питание и переночевать, так как продовольственный аттестат мне не выдали. Столько людей, а я чувствую себя совсем одиноким. И благословляю того, кто изобрел воинские почести. Хотя отдавать честь занятие довольно обременительное, но здесь это единственное, что связывает между собой в толпе людей в мундирах, дает чувство принадлежности к единой армейской семье.