Зарево
Шрифт:
Вперед, на запад, марш!
Это наша песня, песня-приказ!..
И вот мы снова трясемся в вагонах, едем на запад.
Только теперь мы могли уже пить пиво в станционных буфетах, требовать суп, не боясь получить отказ, петь боевые солдатские песни и украшать вагоны лозунгами «На запад!» или «Смерть немецким оккупантам!».
В дороге мы убивали время различными играми, а я даже организовал временный ансамбль самодеятельности, который успешно
Выступления проходили на стоянках. Сцена — открытый вагон, зрительный зал — все, что напротив, зрители — весь эшелон. Возгласы «браво» гремели сразу же после открытия занавеса: его заменяли двери вагона. Репертуар наш составляли скетчи о Гитлере, частушки, сеанс иллюзиониста, военные песни всех времен; гвоздем программы была «Баллада о первом батальоне».
Декламируя ее, я вглядывался в лица зрителей, которые на протяжении всего представления становились то строгими и взволнованными, то тревожно-сосредоточенными, то беспечными и улыбающимися, — лица открытые, искренние, добрые.
В Дарнице нас застал вечер. Эшелон, в котором мы ехали, встал на главном пути под семафором. Наше беспокойство все нарастало, так как на западе вспыхнуло несколько прожекторов. Лучи на небе скрещивались или располагались параллельно — ловили цель для зенитной артиллерии. В темноте раздались удары по подвешенному куску рельса — сигналы, обозначающие воздушную тревогу. Блеснули на небе разрывающиеся снаряды, и через мгновение послышались глухие взрывы.
Поезд не двигался. И не поступало никаких распоряжений. Семафор не дрогнет, как застыл. Что же случилось? Мы молчим и смотрим в небо, начинающее светлеть от лучей прожекторов, взрывов и осветительных бомб, болтающихся на парашютах. Это было бы великолепное зрелище, если бы оно не несло для нас смертельной опасности. Еще мгновение — и все могло оказаться до смешного ненужным.
Наконец наш эшелон трогается. Медленно покидаем стоянку. Быстрее… быстрее… еще… еще… быстрее… Мерный стук колес постепенно снимает душевное волнение, но бледные отблески, скользящие по лицам, по темным закоулкам вагона, упорно напоминают, что опасность еще не миновала. Дарница в огне.
Проезжаем знакомый мост через Днепр. Поезд замедляет ход, раздается скрежет. А я так мечтал вновь встретиться здесь с той девушкой!
Шепетовка, крупный железнодорожный узел. Снова удары по рельсу и крики «воздушная тревога». Семафор опущен — путь закрыт. Раздается команда покинуть вагоны.
Разместившись неподалеку от станции, мы следим за ходом налета. Цель — станция, но и нас заметили. Подвешенные «фонари» осветили место, где мы расположились, и нас стали поливать с неба очередями из пулеметов. Больше всего досталось тем, кто не мог лежать спокойно и искал безопасного места.
Поэтому в новом эшелоне (тот, который мы покинули, горит) занимают места не все. Мы покидаем Шепетовку — родину Павки Корчагина.
Мысль о погибших товарищах глубокой скорбью наполняет наши сердца. Наряду с чувством собственного бессилия нас одолевает страстное желание отомстить: подождите, подождите еще немного, мы вас достанем, так драпать будете, что штаны потеряете…
Той же ночью мы еще раз подверглись налету. Поезд резко остановился, и мы услышали
Если так пойдет и дальше, то очень скоро война для меня закончится. Я так и не увижу врага, не сделаю ни одного выстрела.
По неписаному закону войны следующий день оказался более благоприятным. Прекрасная погода способствовала хорошему настроению. Снова — дорожные игры и взрывы смеха.
Железнодорожную станцию в Ровно мы застаем в развалинах. Остатки бревен и досок еще тлеют. Вокруг — пусто. Эшелон продолжает движение. Мечтаем поскорее покинуть вагон, ведь в пути мы полностью зависим от умения и опыта машиниста.
Неожиданно поезд останавливается в лесу. Солнце припекает как в добрые старые времена. Курим, ждем. Приказ о высадке воспринимаем с недоверием. Здесь, в лесу? Мы находимся в районе Кировец. Возникают недобрые мысли о бандах УПА. Кто-то даже пустил слух, что предыдущий отряд завязал с ними бой и был полностью разбит. На нашу просьбу выдать патроны старшина пока отвечает отказом.
Мы шли несколько часов. По мере углубления в лес нам все чаще попадались военные лагеря. Даже удивительно, что перед этим мы чувствовали себя здесь такими одинокими. Известие об открытии союзниками второго фронта было воспринято нами с безразличием, мы страшно устали. Я лично не чувствовал под собой ног: это был для меня самый тяжелый и продолжительный переход. Мы расположились на отдых в молодом сосновом бору и тут же уснули мертвым сном.
Когда я проснулся, Михал уже успел выстирать и высушить обмотки. Мне же ничего не хотелось делать. Нас построили в две шеренги, и наш временный командир доложил прибывшим офицерам о состоянии батареи, о ходе марша и встал в строй. Он больше не был командиром, снова стал одним из нас.
— Трактористы и шоферы, три шага вперед! — скомандовал прибывший офицер.
Выделившаяся группа солдат удалилась в глубь леса.
— Слесари, портные, сапожники, столяры, выйти из строя!
И снова небольшая группа исчезла за деревьями.
— Закончившие семь и больше классов школы, выйти из строя!
Я вышел.
— Сомкнись! За мной марш!
Я попрощался с Михалом. Мы двинулись вперед по направлению к военному лагерю.
У ворот нас встретил часовой с винтовкой и в каске. Никакого оркестра, никаких приветствий. По обеим сторонам песчаной дороги выстроились ряды землянок. В середине — импровизированный плац с флагштоком, рядом с землянками разбиты красивые клумбы. Заботливые солдатские руки искусно выложили из щебня изображение белого орла, установили флажки, написали лозунги. Тщательно убранные аллейки с бордюрами из тонких веток. Кругом удивительный порядок.
Здесь нас снова ждали «купцы».
— Ты, ты и ты, — старший сержант указал также на меня, — идите за мной.
В нашей тройке оказался и рядовой Лось, которого я немного знал. Пройдя несколько десятков метров, сержант остановился, мы — также.
— С этой минуты я ваш командир.
— Так точно, гражданин старший сержант.
— Ну а это наше орудие, — показал он в глубь леса.
Его невозможно было не заметить! Огромная темно-зеленая, замаскированная масксетью гаубица уставилась на нас своим жерлом.