Зарубежный детектив (1989)
Шрифт:
— Скейтборд, — сказал Гронек.
— Вы прямо энциклопедист, пан доктор.
— Я видел это по телевизору. Вот выделывают коленца!
— Залеский не выделывал. Они только пошли с сыном на улицу попробовать. Отец встал на доску и покатился с небольшой горки. И это все.
— Человек может разбиться и в ванне, — кивнул Янда. — И все же поговори с Залеским.
— Я хотел сегодня, но было уже поздно.
— Можно и завтра. Точнее, послезавтра. Завтра будешь со мной вести протокол, потом постараешься придать показаниям приличную литературную форму. Я пойду в этот институт, охраняющий исторические памятники. Договорись с директором о встрече… скажем, в два часа.
— Ключи всех видов, — поручик вздохнул, — хранятся у Яна Рафаэля Седлницкого в большой жестяной коробке от голландских сухарей. Каких там только нет! Прямо-таки исторические реликвии, оставшиеся, наверное, от времен короля Артура. Как ты знаешь, в стенах барбакана две дверцы, два замка, к которым соответственно полагается два ключа. Когда началась инвентаризация и одновременно с ней подготовка новой экспозиции, в замке появилось много жильцов, и ключей стало не хватать. У управляющего было всего шесть пар, включая его собственные. Две пары пришлось заказать в городе, в универмаге, где дубликаты делают в присутствии заказчика. Седлницкий клянется, что других ключей не существует — незачем было их делать.
— Два остались от Залеской, — уточнил Янда.
— Они у меня. — Петр сунул руку в карман и показал ключи, соединенные колечком.
— На самом деле было необходимо, чтобы их имел каждый? — усомнился Янда.
— Это служебный вход для работников замка. Главные ворота тоже охраняются как памятник, вечером их запирают разными историческими щеколдами и замками, довольно сложными.
— Ну, на сегодня все. Яник, ты еще здесь? Тебе давно пора баиньки. Полвторого ночи, а у него глаза, как блюдца.
— Но мне совсем не хочется спать, — произнес адвокат тоном капризного ребенка. — Я так хочу увидеть те… кикиморы! Вы ничего не понимаете, может быть, это ценные художественные произведения…
— Только не впутайся во что-нибудь снова! Неисправимый романтик. Я тебя вижу насквозь!
— Без романтики, — заявил торжественно доктор Гронек, — жизнь будет такой пресной, что останется только повеситься.
4
Поручик Чап устроился у магнитофона. Коварж подсел к столу Янды.
— Допросим первым Седлницкого, — решил капитан. — Он управляющий замком.
На самом же деле ему не терпелось увидеть художника.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласил он вежливо вошедшего и посмотрел на него вскользь, стараясь ничем не выдать своего интереса к живописцу. «Прекрасная голова, — было первой мыслью Янды. — От такой головы скульпторы впадают в экстаз». Он смутно вспоминал, что на какой-то выставке уже видел эту голову, сделанную в бронзе или камне… А спина горбатая из-за повреждения позвоночника. Наверное, ушиб в детстве или что-нибудь в этом роде… «Жаль, очень жаль, это был бы высокий мужчина, не ниже меня. Но стройнее. Ему всего тридцать пять, — вспомнил капитан, — а голова уже седая». Бросив еще раз беглый взгляд на художника, он увидел, что это не седина, а очень белые волосы, такие, что на гребне волны блестят, как серебро, а за изгибом, в тени, темнеют до черноты. «Жаль, очень жаль. Голова короля Олафа на теле Квазимодо. А серые глаза — быстрые, интеллигентные».
— пан Седлницкий, сверим быстренько ваши данные. Вы даете свидетельские показания, поэтому обязан предупредить вас, что…
Рафаэль Седлницкий слушал обычные в таких случаях фразы и одновременно бормотал что-то насчет того, что все знает, давно об этом слышал, к чему ненужная бюрократия.
— Мы государственные чиновники, пан Седлницкий, — ответил капитан, услышав его последнюю фразу. — У нас есть инструкции, и мы их должны исполнять. Как и каждый на своей работе. Вы, кстати, тоже. Хотя, разумеется, совсем другие. Не будете же отрицать, что в живописи есть свои закономерности, которых необходимо придерживаться.
— Довольно курьезное сравнение, — озадаченно заметил на это Седлницкий. — Но чего только в жизни не бывает.
— Теперь расскажите нам, — продолжил капитан, — коротко, но точно, обо всем, что произошло со времени вашего последнего разговора с убитой до того момента, когда вы ее нашли и позвонили нам.
— Снова? — удивился художник.
— На этот раз ваши показания будут занесены в протокол, который вы по прочтении подпишете.
— Ладно, будем действовать по инструкции. В тот день около девятнадцати часов я пошел в питейное заведение под названием «В раю» в населенном пункте Клени с целью напиться. В стельку.
— У вас для этого была причина?
— Да. Вам, наверное, все равно уже рассказали. С Марией, то есть с пани Залеской, примерно полчаса тому назад мы страшно поругались. Во дворе. Поэтому слышал каждый кто хотел.
— Из-за чего возникла ссора?
— Ну… мы ругались часто. Дразнили друг друга… Мы были друзьями. То есть она меня терпела, а я ее любил, — объяснил Рафаэль просто. — Но в последний раз все было намного хуже, чем всегда. Уже несколько дней я наблюдал, как Мария мучается. Из-за мужчины, который не стоит ногтя на ее мизинце. Вот я и сказал ей, что она дура безмозглая и так далее — синонимов здесь много. Я хотел как-то образумить ее, привести в чувство. Но реакция ее была ужасной, я такого еще не видел. Она просто была в шоке, кричала страшные слова. Впервые в жизни сказала… о моем физическом недостатке. Ну и еще разные вульгарности.
— Для вас это тоже было шоком, — кивнул Янда, — и вы ушли.
— Вот здесь моя ошибка. Ведь я же знал ее лучше, чем себя, а не догадался, что нервы, видно, у нее в тот момент были ни к черту. Потому что такое поведение противоречило всей ее натуре. А я ушел, оставил ее. Из-за этого все и случилось. И виноват во всем я.
— Преувеличиваете…
— Вовсе нет! — Рафаэль остановил капитана движением руки. — Я виноват. Сейчас поймете. Она пришла за мной в ресторан, было около… начало десятого. За столом со мной сидели Беранек и Бенеш. Мария была немного… напугана, говорила, что за ней кто-то крался. На косогоре, у железнодорожной колеи, там есть тропа, знаете? Беранек сказал что-то насчет развратников, а Дарек Бенеш, который появился незадолго до нее, обиделся и ушел. Понимаете, он принял это на свой счет, потому что…
— Мы знаем, пан Седлницкий, — помог ему Коварж. — У него еще не истек условный срок.
— Бедняга парень. Он немного чокнутый. Потом мне Мария сказала, что это скорее всего был не он.
— Она что, подозревала кого-нибудь другого?
— Я лучше буду по порядку. Бенеш ушел, Беранек пересел к матросам — те пели у большого стола, — мы остались с Марией. Она просила у меня прощения. Как просила! — У Рафаэля сорвался голос, он опустил голову. — А я вел себя с ней как палач. Сказал, что все напрасно, что я ее любил, а теперь от этого мучительного чувства избавился и теперь свободен, как птица. Что я к ней совершенно равнодушен, и она может идти куда хочет.