Зарубежный детектив (1989)
Шрифт:
– А о нем необязательно упоминать, – сказал я, глядя из окна машины.
– Возможно. Вы точно знаете, что у нее не было любовника?
– Я о ней практически ничего не знаю. – Я почувствовал, как у меня повлажнели ладони. – Мы не должны делать поспешных выводов. Пока не видели тела, мы вообще не знаем наверняка, что это она.
– Боюсь, что она. На всей одежде и на багаже стоит ее имя. Среди ее вещей нашли письма. На этот счет нет никаких сомнений.
Мы замолчали, и лишь в самолете на Неаполь он вдруг сказал:
– Вам придется объяснить положение синьору Чалмерсу. Тот факт, что она сняла виллу под чужим именем, обязательно всплывет на дознании у коронера1. Этого никак не избежать.
Я видел, что он боится сам связываться с Чалмерсом.
– Да, разумеется, – согласился я. – Это не ваше дело, да и не мое.
Он искоса посмотрел на меня:
– Синьор Чалмерс пользуется большим влиянием.
– Безусловно, но ему следовало бы хоть отчасти употребить его на дочь, пока она не угодила в такую передрягу.
Он снова закурил свою мерзкую сигарету, поглубже уселся в кресло и погрузился в размышления. Я тоже.
То, что он больше ничего не сказал о Дугласе Шеррарде, меня даже встревожило. Я знал Карлотти: он работал медленно, но на совесть.
Мы добрались до Неаполя около полудня. Нас поджидала полицейская машина. Рядом с ней стоял лейтенант Гранди из неаполитанской полиции.
Это был человек среднего роста, с продолговатым лицом, выступающими скулами и резко очерченным носом, темными серьезными глазами и оливковой кожей. Он пожал мне руку, глядя куда-то поверх моего правого плеча. У меня сложилось впечатление, что он не очень рад моему обществу. Он устроил так, чтобы Карлотти уселся на заднее сиденье, а я на переднее, рядом с шофером. Сам он уселся рядом с Карлотти.
Ехали мы долго и быстро. Я почти не слышал того, что тараторил Гранди, его голос был чуть громче шепота. Из-за шума ветра и рева двигателя я отказался от всяких попыток что-нибудь разобрать, закурил сигарету и стал глазеть в ветровое стекло на раскручивающуюся ленту дороги, стремительно несущейся нам навстречу, а сам вспоминал поездку предыдущей ночью, которая была гораздо быстрее и гораздо опаснее.
Мы добрались до Сорренто, и полицейский шофер повез нас по задворкам железнодорожной станции к небольшому кирпичному зданию, служившему городским моргом.
Карлотти обратился ко мне:
– Вам будет неприятно, но ничего не поделаешь. Ее надо опознать.
– Ничего страшного, – ответил я.
Но оказалось страшно. Меня бросило в пот, и я знал, что, наверное, побледнел. Хорошо, что не нужно было беспокоиться о том, как я выгляжу. В подобных обстоятельствах так бы выглядел любой.
Я прошел за ним в здание. Мы преодолели выложенный кафелем коридор и оказались в маленькой пустой комнате. Посреди комнаты – настил, на котором лежало тело, накрытое простыней. Мы подошли к настилу. Сердце у меня почти не билось, к горлу подкатывала тошнота, от которой я испытывал страшную слабость.
Я смотрел, как Карлотти потянулся и отогнул край простыни.
Да, это была Хелен, и, разумеется, она была мертва. Вид ее разбитого лица лишил меня мужества. Я отвернулся, мне стало плохо. Когда Карлотти вернул простыню на место, подошедший сзади Гранди положил свою руку на мою.
Я смахнул руку Гранди и вышел в коридор. Сквозняк, тянувший в открытую дверь, здорово мне помог.
Два сыщика молча вышли, и мы втроем неторопливо двинулись к машине.
– Да, это она, – произнес я. – Никакого сомнения.
Карлотти пожал плечами:
– А я надеялся на ошибку. Трудно нам придется. Шумиха будет большая.
Я видел, что он не на шутку тревожился из-за Чалмерса. Он знал, что Чалмерс достаточно влиятелен, чтобы лишить его места, стоит Карлотти сделать хоть один неверный шаг.
– Да уж, – кивнул я. Мне не было жаль его. Жалел я только самого себя.
– Сейчас мы поедем в управление. Вы можете позвонить оттуда, – сказал Карлотти, закуривая очередную вонючую сигарету и отшвыривая горящую спичку.
Мы сели в машину: Карлотти и Гранди сзади, я рядом с шофером. Пока мы ехали по перегруженной транспортом главной улице к управлению полиции, никто не проронил ни слова. Когда мы туда добрались, я немного пришел в себя, хотя шок еще давал о себе знать. Они оставили меня в какой-то комнате, а сами ушли в другую посовещаться.
Я позвонил Максуэллу.
– Никакого сомнения, – произнес я, когда нас соединили. – Это Хелен.
– Боже мой! Что будем делать?
– Я собираюсь послать телеграмму Чалмерсу. Дам ему три часа, чтобы прийти в себя, потом позвоню.
Я слышал, как он дышит, будто старый астматик.
– Пожалуй, это все, что ты сможешь сделать, – отозвался он после долгой паузы. – Ладно, если я могу чем-то помочь…
– Присматривай за работой, Джек, – ответил я. – Если дочь Чалмерса срывается с утеса, это вовсе не означает, что работа должна стоять.
– Об этом не беспокойся, ты только возьми на себя Чалмерса, – попросил он. – Мне ни к чему встревать в это дело, Эд. Лучше уж ты. Тебя он любит. Тебя он считает докой. А меня ни в грош не ставит. Я присмотрю здесь за работой, а ты займись Чалмерсом.
– Ладно, будь добр, передай трубочку мисс Валетти.
– Сейчас. Одну минуточку. – Облегчение в его голосе едва не рассмешило меня.
Немного погодя послышался спокойный голос Джины:
– Значит, она мертва, Эд?
– Да. Мертвее не бывает. Блокнот у тебя под рукой? Я хочу послать телеграмму Чалмерсу.
– Диктуй.
Вот чем я восхищался в Джине. Она не терялась ни в каких пиковых положениях.
Я продиктовал телеграмму Чалмерсу. Я сообщил ему, что с его дочерью произошел несчастный случай. Я скорбел о ее кончине. Я писал, что позвоню ему домой в 16.00 по европейскому времени и сообщу подробности. Таким образом я получил три часа, за которые предстояло раздобыть эти по-дробности и разузнать, много ли известно полиции. Кроме того, я запасся временем на подготовку собственной версии, если в том возникнет нужда.