Зарубежный детектив (1989)

Чейз Джеймс Хедли

18

В буфете на вокзале я взял себе чашку кофе и половину булочки. Вокруг сидели люди, поставив на пол свои чемоданы и рюкзаки. Был август, бабье лето в горах. Еще не угомонились последние туристы. Вероятно, они надеялись найти в горах залитые солнцем пространства, или, быть может, стремились наверх как животные во время наводнений. Дождь нарисовал длинные прозрачные полоски на окнах и сделал все вокруг расплывчатым, как будто смотришь сквозь марево.

Я перешел на другую сторону улицы и подошел к зданию, как две капли воды похожему на здание вокзала: Бергенская публичная библиотека. Оба здания и вокзал, и библиотека были построены из одного и того же материала, больших темных гранитных блоков. Вероятно, это

было сделано для того, чтобы две человеческие добродетели, неуемная тяга к перемене мест и жажда знаний, бок о бок пережили бы судный день, который, возможно, грядет в начале нового столетия. Так и стоят эти два сооружения в ожидании нейтронной бомбы. Когда исчезнут все люди, они по–прежнему будут стоять здесь: вокзал, с его вечным неуютом, сквозняками, холодом, несмотря на середину лета; и библиотека, где все полки заполнены знаниями, оказавшимися бесполезными для человечества. От железнодорожного вокзала по давно заржавевшим рельсам отправится незримый поезд, согласно расписанию, составленному вечностью, а сквозь пустую библиотеку будут двигаться призраки читателей; они будут переходить от полки к полке, не трогая ни единой книги, не читая ни единого слова.

Внутри библиотеки никаких сквозняков не было. Царил вечный сумрак, как будто расставленные здесь фолианты годами излучали таящийся в них туман прошлых времен, отблески пламени истории.

Я спросил, можно ли просмотреть «Бергенске Тиденде» [14] за апрель — май 1953 года, и любезная невысокая темноволосая женщина в зеленых вельветовых брюках и больших очках спустилась вниз в архив и вернулась оттуда, с трудом неся подшивку газет за второй квартал того года. Я мог бы пойти в университетскую библиотеку и посмотреть все эти материалы на микрофильмах, но это меня всегда обескураживает. Когда перелистываешь страницы газет на экране, теряется особое ощущение соприкосновения с пожелтевшей бумагой, мне не хватает едва различимого слабого запаха типографской краски, которая была свежей много лет назад; этих шрифтов, набранных в несуществующих ныне типографиях; фотографий, сделанных фотографами, которые теперь уже пенсионеры; репортажей, написанных журналистами, которые давно уже исписали свои последние карандаши.

14

Ежедневная газета, выходящая в Бергене.

На первых страницах мне сразу же попались на глаза заголовки, посвященные пожару на «Павлине». Многие сообщения были мне уже знакомы по вырезкам, имевшимся у Нюмарка. Я пометил имена, которые мне нужно было найти, и принялся читать все сообщения, касавшиеся произошедшей катастрофы. Через два дня после пожара был опубликован полный список погибших. Я переписал имена.

Потом перешел к сообщениям о смерти. Выписывал имена родственников, которых можно было бы найти сейчас. Долго сидел и перечитывал сообщение о смерти Хольгера Карлсена, Того самого бригадира, на ком лежала моральная ответственность за катастрофу, это он не заметил неполадки, связанные с утечкой газа.

Любимый супруг

Добрый, милый папа

Дорогой сын

Хольгер Карлсен

Покинул нас

35 лет от роду.

Сигрид.

Анита.

Юхан — Эльсе.

Родные.

Сигрид — в 1953 году у нее была фамилия Карлсен, можно ли найти ее теперь? Жива ли она, захочет ли разговаривать со мной?

Я просмотрел свои списки, до конца, подчеркнул те имена, которые представляли для меня особый интерес. Они были приблизительно те же, что я занес в аналогичный список в июне. Элисе Блом — потому что она была служащей на «Павлине» и потому, что позднее она сошлась с Харальдом Ульвеном. Олаи Освольд (по прозвищу Головешка), он остался в живых и мог бы, вероятно, рассказать мне что-то новое. Сигрид Карлсен, которая тоже, вероятно, могла бы рассказать кое-что, пока мне неизвестное. Конрад Фанебюст, возглавлявший комиссию по расследованию, он как никто другой мог бы пополнить сведения, полученные от Ялмара Нюмарка.

И, наконец, я добавил еще одно имя: Хагбарт Хелле (Хеллебюст). Рядом с его именем я записал дату — 1 сентября. Это был единственный день в году, когда он приезжал в Норвегию, и этот день я не должен пропустить.

Теперь у меня был эскиз, предварительный набросок к плану. Но я нуждался в более основательных материалах, связанных с событиями вокруг этого дела, и мне казалось, что я знаю, как их добыть.

Из гардероба я позвонил в редакцию газеты и спросил Уве Хаугланда. Он был на месте, и мы договорились, что я забегу к нему.

19

Редакция походила на растревоженный улей. Каждая крохотная комнатка, закуток, где сидит журналист, это ячейка, в которой рабочая пчела производит свой черно–белый мед, чтобы вечерком доставить удовольствие нашим досточтимым гражданам, лихорадочно перелистывающим газетные страницы в поисках скандала или сенсации.

Я нашел Уве Хаугланда, в его ячейке, на пятом этаже, над главной редакцией.

Очевидно, в основу устройства этих кабинетов был положен принцип — места здесь должно быть ровно столько, чтобы поместилась пишущая машинка. Поскольку помещение рассчитано на сосредоточенную работу, то если хоть один человек придет сюда давать интервью, оно оказывается неожиданно маленьким. Когда Женский фронт [15] присылает своих четырех представительниц заявить протест против последних шовинистических нападок мужчин–журналистов, то помещение начинает казаться настолько переполненным, что может произойти что угодно.

15

Женский фронт — женская организация в Норвегии, существует с 1972 года.

В последний раз, когда я увидел Уве Хаугланда, он напоминал Монтгомери Клифта [16] после автомобильной катастрофы. Он по–прежнему производил такое впечатление, только лицо стало еще более худым, появилась чуть заметная проседь в черных волосах.

Сидел он согнувшись, уставившись на последнюю напечатанную фразу и рассеянно листая какой-то толстый каталог, похожий на налоговый справочник.

Я постучал по дверному косяку, хотя дверь была открыта, встретился с его взглядом сквозь стекла очков. Лицо его заросло черной щетиной, на нем были темные териленовые брюки и рубашка в серо–белую клетку с расстегнутым воротом. На вешалке, за его спиной, висело синее пальто. Окно закутка выходило на задний двор. В окне здания напротив стоял тучный мужчина. Он смотрел невидящим взглядом и говорил в диктофон. Казалось, что он разговаривал с нами по испорченному телефону.

16

Монтгомери Клифт — американский киноактер (1921–1966).

Уве Хаугланд неуклюже поднялся и произнес:

— Привет.

Я вошел, и комната сразу же уменьшилась. Стул, на который я сел, был свободен, но рядом с ним лежала кипа старых газет, которую он, вероятно, убрал оттуда перед моим приходом. На маленьком столике в углу стояла пластмассовая коробка грязно–серого цвета, вероятно, его картотека. Я увидел красные и зеленые каталожные карточки с едва различимыми, стершимися названиями рубрик, старые газетные вырезки с неровными краями, компьютерные тексты, фотокопии и тому подобное.

На книжной полке в ряд стояли толстые книги, каталоги предприятий, реестры судов, налоговые справочники и прочее, все то, что может помочь в работе тому, кто в газете является главным специалистом по экономическим проблемам. Два года назад я предоставил ему сведения, которые могли бы стать для него ходом конем — они давали ему возможность разразиться сенсационным материалом, но главный редактор слишком долго раздумывал, печатать его или Нет, пока эти сведения не опубликовали две другие городские газеты и половина прессы Осло. Эта история научила его кое–чему. Наверное, из-за этого у него появилась седина.