Зарубежный детектив (1989)
Шрифт:
— А с кем именно ты разговаривала в полиций?
— Со многими. Мне хорошо запомнился тот, которого ты назвал по телефону. Нюмарк, так, кажется? Он принадлежал к тем надежным, ответственным людям, к которым сразу начинаешь испытывать доверие. Мне кажется, он был на моей стороне, если так можно выразиться. Хотя, если сопоставить все факты, выходило, что прав Хеллебюст. По–другому вроде бы не получалось. Но ты сказал, что Нюмарк умер и что теперь появились какие-то новые сведения?
— Н–да, новые. Могу сказать, что Ялмар Нюмарк очень тщательно занимался этим делом вплоть до самой смерти. Он постоянно думал о нем. Смерть его была неожиданной, и я пытаюсь
— А что это за загадочная смерть?
— Имя Харальд Ульвен говорит тебе что-нибудь?
Она покачала головой.
— Он работал курьером на «Павлине».
— У нас никогда не было никаких отношений со служащими конторы. Мне доводилось встречаться с некоторыми товарищами Хольгера, работавшими в цехе. И все.
— Ну, это длинная запутанная история и если я докопаюсь до истоков, то приду к тебе и расскажу все по порядку. И если для тебя не будет морально тяжело, то мы устроим пересмотр дела, я помогу восстановить доброе имя твоего мужа, раз и навсегда, хотя бы и с опозданием на целых двадцать восемь лет.
Она улыбнулась слабой, грустной улыбкой, как будто бы не доверяя полностью тому, что я говорил.
— В нескольких словах все это выглядит так: Харальда Ульвена судили как предателя и на него падало серьезное подозрение в том, что он виновен в смерти многих людей, погибших во время войны, при странных обстоятельствах. Нюмарк и я — предполагаю так же, что и Конрад Фанебюст, возглавлявший муниципальную комиссию по расследованию, — имели серьезное подозрение, что пожар на «Павлине» был результатом преступного замысла…
— Да. Я хорошо помню Конрада Фанебюста. Он был всегда такой доброжелательный, это он помог мне в моих делах со страховой компанией. Вероятно, он сможет что-то рассказать.
— Он почти единственный живой свидетель тех событий, кроме самого Хагбарта Хеллебюста, и я очень надеюсь, что он нам поможет. Я обязательно поговорю с ним.
— Ну, а что с этим Ульвеном?
— Он был убит в 1971 году. Во всяком случае, такова официальная версия.
— Официальная?
— Кто знает, может быть, это не он был убит тогда. Он мог и уцелеть, и, возможно, скрывается где-то поблизости. — Я заметил, что произнесенные мною слова невольно породили во мне чувство страха, и я ощутил, как внутри у меня что-то сжалось, а во рту пересохло. От этой мысли мне стало не по себе, и окружающий город в эту пасмурную погоду стал казаться еще более мрачным и опасным. Если Харальд Ульвен и вправду находится где-то здесь; бог знает, со сколькими убийствами на совести, то что для него еще одна или две жизни. Кажется, я и так сказал слишком много.
И снова в ее глазах недоверие, смутная улыбка.
— Но…
— Ты ведь не веришь в привидения?
— Не–ет.
— Ну вот, а когда скончался Ялмар Нюмарк при обстоятельствах, которые я назвал бы подозрительными, поблизости видели человека, который но всем внешним признакам напоминал Харальда Ульвена. А поскольку я тоже не верю в привидения, то напрашивается только одно объяснение, не так ли?
Я увидел, что мои слова сбили ее с толку, внушили ей чувство неуверенности. И я понял, что если буду продолжать в том же духе, рассказывать о преступлениях почти тридцатилетней
Я наклонился над чашкой кофе.
— По–твоему, все это невероятно?
Она взглянула сквозь свои большие очки.
— Не знаю. Ведь так трудно начинать все сначала. Быть может… Быть может, лучше оставить все как есть, а то, если начать в этом копаться, это может повлечь новые несчастья.
— Я понимаю твое скептическое отношение. Но… я чувствую обязательства по отношению к Ялмару Нюмарку. Я буду продолжать расследование сколько хватит сил. Но я постараюсь тебя больше не беспокоить.
— Ты меня не беспокоишь, я не это хотела сказать. Ведь мне… Мне пятьдесят восемь лет, и я осталась вдовой в тридцать один год. Вся моя жизнь уже в прошлом. Я люблю Хольгера, да, я говорю, люблю, в настоящем времени. Для меня он всегда — настоящее. Но это означает также, что в течение двадцати семи лет вокруг меня была пустота. Те годы, которые я должна была прожить вместе с ним, я прожила в одиночестве, без любви. Всю свою нежность я растратила на цветы на его могиле, у меня остались лишь воспоминания о прежней радости и Анита. Ты должен понять, что человек… устает… от всего этого.
Я проговорил тихо:
— Конечно. Я не буду, я… — и повернул голову, смущенно оглядываясь по сторонам, думая о том, как перевести разговор на другую тему. — Чем ты еще занимаешься? Работаешь?
Она сняла очки и положила их на стол перед собой. Взгляд у нее был рассеянный, ни на чем не сосредоточенный. Она с силой потерла глаза ладонями.
— Я работаю на полставки в административном управлении нашего фюльке, три дня в неделю.
— Значит, ты работаешь вот здесь, внизу?
Я взглянул из окна вниз на высокое темное здание нашего фюльке Хордаланд, и у меня мороз пробежал по коже. Здание, фасад которого отделан коричневыми металлическими пластинами, возвышалось на Набережной как бельмо на глазу; оно составляло резкий контраст по отношению к красивым деревянным домикам на улице Марквей. Когда начинались осенние шторма, или летние ливни, конечно же, все вокруг становилось темным, мрачным и негостеприимным, но не враждебным человеку, как это здание. Такого отвратительного сооружения жители фюльке явно не заслужили.
— Да.
Как будто бы читая мои мысли, она сказала:
— Я ведь помню… Когда мы въехали сюда, здесь был такой прекрасный вид на залив. Корабли приплывали и уплывали. Большие пассажирские лайнеры совершали рейсы из Сколтена в Америку…
— Да. Это было бог знает когда, как говорится, давным–давно. Как в сказке. Скоро уже никто в это не поверит.
Я встал и твердо решил больше не садиться.
— Ну что же, мне ничего не остается, как поблагодарить.
Она тоже поднялась.
— Ну что ж, и тебе спасибо.
Она проводила меня в прихожую, я надел пальто и открыл входную дверь.
— Ты мне позвонишь, если обнаружится что-нибудь новое?
— А ты этого хочешь?
Она молча кивнула, ничего больше не добавив. Я кивнул ей в ответ, беспомощно улыбнулся и вновь вышел на дневной свет.
22
Дневной свет обычно приносит облегчение, но иногда лучи солнца, как рентгеном, безжалостно пронзают человека насквозь. В то утро у меня не было настроения подвергать себя просвечиванию, и я вернулся в город по теневой стороне улицы. Настало время выяснить, захочет ли Конрад Фанебюст принять меня.