Зарубежный детектив
Шрифт:
— Хорошо, хоть ты наконец сбрил свою богемную бороду, Ханс-Пауль, — сказал он, когда все уселись. — Если бы ты еще избавился от своих богемных привычек...
Сенатор терпеть не мог рубашки без галстука, куртки английского образца и вельветовые джинсы, но больше всего он терпеть не мог самого этого человека за род деятельности, которая вместо ясных цифр выражалась непонятными оттенками красок на каких-то непонятных набросках.
— Не донимай ты его вечными упреками, папа, — сказала Зигрид. — По крайней мере сейчас нам всем нужно держаться вместе.
Презрительный смешок Рихарда Робертса продемонстрировал, как отнесся он к этому заявлению, он-то хорошо знал, как воспринимали его дети Сандру Робертс.
Сенатор выказал весьма мало любезности, быстро введя их в курс дела:
— Вы должны это знать: ваша мать бесследно исчезла с лица земли на пляже Лонг-Айленд. Три месяца спустя ее тело обнаружили в устье реки Гудзон. Ваша мачеха точно так же, ночью, исчезла на пляже Северного моря, оставив после себя только след. До сих пор ее не нашли. Мне не хотелось бы три месяца пребывать в неведении относительно ее судьбы. У полиции нет никаких отправных данных. Поэтому прошу вас точно отвечать на вопросы, которые задаст старший комиссар Кеттерле. Хочу подчеркнуть, что в течение сорокапятиминутной беседы с ним старший комиссар завоевал мое полное доверие во всех отношениях.
Одним движением руки он отмахнулся от всего, что собирались сказать молодые люди.
— Задавайте вопросы, — обратился он к Кеттерле и откинулся в кресле, сцепив пальцы рук.
— Возможно, я не так уж много смогу узнать от вас, — комиссар обратился к доктору Брабендеру, — но скажите, все вы знали подробности случившегося на Лонг-Айленд?
— Да, — сказал Реймар. — Все. — Он был бледен и нервно выдернул из пачки сигарету. — За исключением папа, — сказал он извиняюще и закурил. — Это ужасно, господин комиссар, и, должен признаться, зловеще. Какие силы могут быть заинтересованы в том, чтобы сломить папа, убирая его жен?
— Ну, — сказал Кеттерле, — ваша теща к тому времени, как она утонула, уже не была женою господина сенатора. Это важный момент и, возможно, ключ к раскрытию тайны — если она вообще существует.
— А вы разве верите в случай?
Комиссар Кеттерле опустил голову. Потом взглянул, не отвечая, врачу прямо в глаза.
— Когда вы видели ее в последний раз?
И хотя комиссар подчеркнул слово «вы», от него не укрылось, как вздрогнул врач при этом естественном вопросе.
Доктор Брабендер взглянул на жену.
— Думаю, что в пятницу, две недели назад, на осеннем балу Альстер-клуба.
— И вы тоже, уважаемая госпожа?
— Да, — подтвердила Эрика, — мы вообще-то видимся редко.
— А вы? — спросил Кеттерле Ханса-Пауля и Зигрид.
— Они ненавидят Сандру! — крикнул сенатор из-за стола. — Да видели ли они ее когда-нибудь вообще?
— Папа, — возразила Зигрид, — ты не прав.
Кеттерле слегка подался вперед.
— Это была взаимная неприязнь?
— Н-нет, не совсем, — пробормотал Робертс.
— А Ханс-Пауль даже находит ее симпатичной. Она ведь очень экстравагантна.
Комиссар взглянул в утомленное, бледное лицо Ханса-Пауля Брацелеса.
— Так, — сказал он. — Знал ли кто-нибудь из вас, куда отправилась фрау Робертс?
— Этого никто не знал.
— Знает ли кто-нибудь из вас пансион в дюнах под названием «Клифтон»?
— Минутку, — доктор Брабендер откашлялся. — Так это, произошло там?
— Да, — сказал Кеттерле. — Вы знаете этот пансион?
— Что-то слышал. Фризская крестьянская романтика с соломенными крышами и журчащим неподалеку ручейком, так?
— Примерно, — сказал Кеттерле, — но когда вы об этом слышали? Можете точно вспомнить?
Брабендер задумался. Размышляя, он механически крошил свою сигарету в пепельнице.
— Должно быть, она рассказывала об этом на клубном балу, но точно теперь сказать не могу.
— Однако это очень важно, господин доктор, — настаивал Кеттерле. — Для нас важно знать, действительно ли фрау Робертс держала свой план втайне. Если мы будем знать это наверняка, будет уже кое-что существенное. Так это в самом деле было на клубном балу?
— Кто бы вспомнил незначительную мелочь, — пробормотал Брабендер, — не случись теперь... Ужасно трудно припоминать мелочи, которые потом приобретают такое значение. Это могло быть и чуть раньше, могло быть... у вас, кажется, есть проспект этого пансиона, папа?..
Сенатор кивнул.
— Совершенно верно.
— Вот видите, это могло быть и здесь. Я сейчас не помню.
— Но не после клубного бала? Исключено?
— Исключено.
Комиссар Кеттерле все еще сидел, слегка подавшись вперед.
— Скажите, доктор Брабендер, вы ведь являетесь старшим врачом в госпитале святого Георга, не так ли?
— Да, конечно, но какое это имеет...
— Никакого, вы правы. Недавно в приемной врача я читал одну из ваших статей.
Ханс-Пауль Брацелес откашлялся.
— А не могли бы вы объяснить, господин комиссар...
Кеттерле прервал его:
— Должен вам признаться, что пока мы ничего объяснить не можем. Абсолютно ничего. Нет вопросов, которых мы бы себе уже не поставили. И теперь просто не знаем, что делать дальше. Еще один вопрос: кому из вас доводилось ездить в автомобиле фрау Робертс?
— Доводилось, — сказал Реймар. — Мне.
— И когда в последний раз?
— Тоже в день клубного бала. Я отвез Сандру домой, так как...
— Она была пьяна, господин старший комиссар, — пробурчал Рихард Робертс. — Я уже говорил вам, Сандра была экстравагантна.
— Это... — хотел было спросить Кеттерле, но помолчал, переводя взгляд с одного на другого. — Это было частым явлением?
— Если говорить правду, господин комиссар, — сказал сенатор, — за шесть лет я ни разу не видел, чтобы она пила что-нибудь, кроме апельсинового сока, имбирного пива и от случая к случаю, если уж нельзя было отказаться, легкого коктейля. У вас есть еще вопросы?