Зарубежный криминальный роман
Шрифт:
И тут в душе Вендлера угасает последняя искра надежды. С лица блондина исчезает вся веселость. Он стоит неподвижно перед Вендлером с холодными и жестокими глазами и приказывает:
— Сядьте же наконец!
Человек Бертона кладет руки на спинку кресла.
— Даю вам две минуты времени, — деловым тоном добавляет он. — Обдумайте ваше положение и разберитесь с самим собой. По истечении этого срока мы продолжим беседу. Все остальное зависит от вас.
За стеной, в кабинете Шульца-Дерге, Бертон подошел к окну, выглянул на улицу и увидел, что черноволосый молодой человек больше не сидит на скамейке. Он спокойно задернул гардины. Множество листов скопированной рукописи, которые в беспорядке лежали на письменном столе, он собрал в единую стопку и сложил страницы по порядку. Теперь
— Значит, вот где третья копия, которой я недосчитался у моего сотрудника Уиллинга.
Мысли Шульца-Дерге все еще занимает симпатичный человек, который сейчас сидит в соседней комнате, пришедший к нему, чтобы что-то передать. От кого? Наверное, от Уиллинга. Возможно, у Уиллинга крупные неприятности и он решил предупредить его через этого человека. «Не исключено, что этот человек — Вендлер, — думает Шульц-Дерге. — О нем Уиллинг мне рассказывал. Но кто его спутник? Один из людей Бертона? Если нет — Бертон в одиночестве. Тогда нас трое против одного и есть реальный шанс с ним справиться». Он еще раз промокает лоб платком, упирается обеими руками в поверхность стола, встает, семенит короткими, торопливыми шажками к окну и выглядывает наружу. Скамейка пуста, перед домом припаркован черный «мерседес».
Шульц-Дерге медленно возвращается на место, садится. Его лицо осунулось, постарело. «Блондин, — в отчаянии думает он. — Как приятно он выглядит. И все-таки он — один из людей Бертона».
Бертон насмешливо косится на него.
— Как вы нервничаете! У вас есть при себе валерьяновые капли?
Требовательно звонит телефон.
Эндерс? Уиллинг? Вероятно, Эндерс. Антоний легко теряет терпение, особенно когда это касается дела. Телефон трезвонит, действует на нервы. Наконец он замолкает. «Две минуты, — думает Шульц-Дерге, проводит носовым платком по лбу и комкает его в руке. — Я вынужден терпеть две минуты этого отвратительного трезвона, но не могу поднять трубку, должен строить хорошую мину в плохой игре. Я — Эдвард Шульц-Дерге, честный человек с головы до ног, патриот до мозга костей, порядочный немец, основатель „Вспышки“ — теперь обманут, позорно одурачен этим американским дилетантом, этим ничтожеством!»
Бертон на несколько минут застыл в гостевом кресле. Теперь он вскакивает на ноги, вытаскивает из пиджака пистолет, взводит курок и снимаете предохранителя. Затем медленно произносит на тягучем техасском диалекте:
— Даю вам еще один шанс. Надеюсь, я не переоценю вашу интеллигентность, если поверю, что вы воспользуетесь этой последней возможностью. — Пальцами левой руки он листает третью копию, переворачивает страницу за страницей и останавливается там, где раньше он загнул уголок.
— Вы продиктовали текст до сих пор, не так ли?
Шульц-Дерге вытирает ладони рук, убирает мокрый носовой платок в карман, выпрямляется. Его короткие толстые пальцы сжимаются в кулаки.
— Да, — холодно и протяжно говорит Бертон. — Вы до этой страницы диктовали. Не правда ли? Признайтесь! Но меня интересует, кому?
— Кому? — хрипло шепчет Шульц-Дерге. Он чувствует, что скоро умрет от жажды. — Кому? Что вы имеете в виду? Я не понимаю.
— Да ну? — равнодушно спрашивает Бертон. — Действительно, не знаете? — Правой рукой он поднимает пистолет, целясь Шульцу-Дерге в переносицу. — Попытайтесь-ка вспомнить, господин Шульц-Дерге. Соберитесь с мыслями, иногда это помогает. Из всех трагических ошибок, которые совершаются по неведению, самые трагические те, о которых нельзя поведать своим потомкам.
— Кому я должен был диктовать? — хрипло спрашивает Шульц-Дерге и взволнованно моргает глазами. — Кто вообще сказал вам, что я диктовал?
На лице Бертона не вздрагивает ни один мускул. Его правая рука неподвижно лежит на спинке кресла. Поверх пальцев зияет темное дуло пистолета. Его голос, прежде ленивый и равнодушный, приобретает теперь резкие нотки.
— Хотите, я дам вам хороший совет? Не считайте меня глупее, чем вы сами. Это оскорбительно. Если кто-то меня оскорбляет, я прихожу в ярость. И тогда начинаются неприятности. Вы должны знать, я вовсе не изверг. Я пекусь о вашем здоровье и желаю вам добра. Но, конечно, если вы примете мой хороший совет. Мое терпение велико, тем не менее оно имеет границы. Когда я вошел, вы держали в руке трубку. Почему?
— Я хотел позвонить, — неохотно признается Шульц-Дерге.
— Позвонить? Кому?
— В полицию.
— А что было до этого?
Бертон замолкает, Шульц-Дерге беспокойно ерзает на сиденье, он не знает, что должен отвечать. Он ни за что не хочет сказать больше, чем известно Бертону в нынешних обстоятельствах. Существование «Вспышки» висит на волоске. Маленький журнальный король еще лелеет искру надежды, что произойдет неожиданное чудо. Может быть, посетитель, сидящий теперь в соседней комнате, справится с блондином и поспешит ему на помощь? Или Эндерс заподозрит что-то неладное и примет меры? Или Уиллинг? Или вернется жена Шульца-Дерге с детьми и устроит истерику? Мысли беспорядочно кружатся в его голове. Ни в коем случае я не должен признаваться из соображений собственной безопасности, время работает на меня; чем дольше мне удастся оттянуть развязку, тем больше вероятность того, что случится чудо. Откуда он знает, что я диктовал? Когда он вломился, копия лежала на столе — ну и что? Вероятно, с его стороны, это просто догадка, он закидывает удочку, но не стоит волноваться. Какая ему польза, если он меня расстреляет? Тогда он никогда не узнает, кто принял от меня стенограмму.
В его раздумья врывается плаксивый голос Бертона:
— Не блуждайте, пожалуйста, взглядом, сконцентрируйтесь на дуле пистолета. Это поможет вам трезво оценить положение, в котором вы оказались. Смотрите на мой указательный палец. Задумайтесь, что произойдет, если я его подвину на миллиметр назад. Тогда вы увидите, как темное дуло сверкнет огнем, и это станет последним вашим впечатлением на этом свете.
Страшные слова, ужасные слова, но тонкие губы Бертона бормочут их, как что-то совершенно несерьезное. Слова оказывают свое действие — с издателя градом катится пот. Он снова проводит смятым мокрым платком по лбу и чувствует себя сидящим на раскаленных углях.
Бертон заставляет попотеть Шульца-Дерге еще несколько минут и наконец говорит:
— Я даже не знаю, откуда у меня берется терпение говорить с вами. Вероятно, я слишком великодушен, потому что моя душа противится желанию отправить на тот свет такого незаурядного человека, как вы. Или вы действительно наивнее, чем я думаю? Неужели вы всерьез считаете, что мы не знает о вашей попытке обмануть нас? Тогда я разрушу вашу иллюзию и повторю: вы диктовали. Во-первых, это проистекает из законов логики. Если вы не выносили копию из дома, то наверняка пытались переправить ее другим путем — например, по телефону. Во-вторых, я собирался от личной встречи с вами отказаться и позвонить по телефону, призвать вас к здравомыслию, доказать вам, что для вас выгоднее всего поднять руки и состроить хорошую мину в плохой игре. К сожалению, эту возможность вы упустили. Сколько бы я ни пытался добраться до вас, всегда оказывалось, что линия занята. Вашему автору Уиллингу повезло не больше. Да-да, даже он вбил себе в голову просветить вас, правда, с другой точки зрения и с другой целью. Встаньте, пожалуйста, на мое место. Что ближе всего к истине, если не подозрение, — даже уверенность в том, что вы ведете двойную игру?
Так как Бертон по привычке говорит монотонно и совершенно бесстрастно, Шульц-Дерге собирается с духом и отвечает:
— Если вы знаете, что текст уже перекочевал из этого дома, вы, конечно, остережетесь пробить мою башку пулей. Ведь в таком случае вы никогда не узнаете, где искать этого человека. Значит, сообщение Уиллинга попадет в прессу — скорее всего не во «Вспышку», а на страницы других изданий, но это не меняет суть дела. Ваша фирма и партия Хантера предстанут перед всем миром в голом виде, без фигового листочка, такими, какие они есть — два ненасытных властных чудовища, две сестры-преступницы. Это будет началом конца, и вашего конца тоже. Более того, с тех пор, как вы знаете, что доклад Уиллинга находится вне моего дома, вы даже не посмеете расправиться с его автором, американским гражданином. Вам это только повредит. Следовательно, не вы меня, а я вас держу в руках.