Заря Айваза. Путь к осознанности

Славинский Живорад

Вода в пруду была спокойной и прозрачной, я заметил бесшумно проплывающую стайку рыб с красными плавниками. Мои мысли успокоились, дыхание замедлилось, и я перестал ощущать свое тело. Постепенно начали всплывать образы из истории бабушки. Я оказался тем самым мальчиком из ее рассказа, и от звука колокола меня окутала сильная тоска. Первый луч солнца пробрался сквозь густую крону старой яблони и коснулся моего лица. Я медленно начал закрывать глаза, чтобы насладиться его мягким теплом. Перед закрытыми глазами плыли красные крапчатые и желтые, переливающиеся оранжевыми тонами точки. Они передвигались медленно, как рыбы с красными плавниками в чистом пруду. На этом многоцветном фоне появилась светло-синяя точка. Она чуть-чуть подрожала,

словно замешкалась, а затем расширилась, и из центра появился расплывчатый образ Спирилена. Он улыбнулся, и от его улыбки забилось мое сердце, словно предчувствовало огромное счастье. Я открыл глаза и на мгновение был ошеломлен красотой пейзажа. Картина разворачивалась на рассвете, когда затихает абсолютно все: птицы перестали петь, рыбы замолчали, не было ни единого дуновения ветерка, так что водная гладь в чистой части пруда была такой же неподвижной, как позабытое стекло. Облака замерли на месте, и все звуки затихли вдали.

Я взглянул на свои ладони, лежащие на бедрах. Я смотрел на них с восхищением, так как, по правде говоря, видел их впервые. Это были мои ладони! Я был поражен их красотой, и мои глаза налились слезами. Я перевел взгляд с ладоней на кроны яблонь и дубов, стоящих по ту сторону рыбоводного пруда. У них также был необычный вид, я был опьянен новизной этого незнакомого сладострастного чувства. Мое тело становилось таким же тяжелым, стойким и неподвижным, как толстый ствол дуба, прочно пустившего свои корни глубоко под землю.

Я бы хотел больше никогда не шевелить своим телом или что-либо менять, дабы не потревожить такую красоту. Никакое другое состояние, состояние власти, изобилия, славы или сказочные миры, не могли сравниться с тем спокойствием, что я испытывал в тот момент. Наступил покой, глубокий неописуемый покой, похожий на океан из расплавленного золота.

Казалось, что я подошел к финальной точке длинного и тяжелого приключения, и передо мной открылся изумительный вид. Это была прекрасная точка, я мог остаться там навсегда, я дошел до нее после стольких напряженных и беспокойных лет, поскольку к этому моменту уже не был десятилетним мальчиком. Я чувствовал себя старше и мудрее всех взрослых, которых оставил в другом мире. Слов было недостаточно, чтобы описать такое великолепие, такую полноту и достижение, такое всеобъемлющее единство.

Я прекрасно осознавал свое тело и, тем не менее, ощущал себя так, будто поднялся на неземные высоты. Во мне словно трепетал золотистый свет, и в то же время все внутри постоянно оставалось неподвижным. Весь мир, переплетенный с бесконечностью, в котором все неизменно, в котором нет начала, был во мне. Мое переживание было за пределами человеческих чувств и силы мысли, вне досягаемости слов, и все же оно было таким же реальным, как острие ножа под пальцем. Все было одним целым, и одно целое было всем.

Я не знаю, сколь долго я находился в состоянии этой сверхзаостренной и в то же время естественно раскованной бдительности. Но постепенно мир вокруг меня начал сужаться и заново формироваться. Поначалу у меня сложилось слабое ощущение того, что ко мне снова вернулись мое тело и окружение, затем ощущение пространства и времени дня, за которым последовало ощущение собственной личности, целей, ответственного отношения ко взрослым, а затем подошел черед остальных слоев сознания, формирующих у нас переживание реальной жизни. Я живо чувствовал, что напился чистой воды всезнания из далекого и вечного Источника существования. Все мое существо накрыла волна блаженного и теплого наслаждения.

Каким-то необычайным образом ребяческие воспоминания переживаний в Виолин До слились с моим текущим состоянием, словно я прислонялся спиной к деревянной хижине ашрама и стволу дерева в Виолин До, ощущая их одновременно. Да, это было оно. И тогда я стал просветленным. Сколько раз я слепо смотрел на очевидную истину? Это озарение произошло без каких либо сожалений

или укоризн. Это были просто Истина и я в неразрывном единстве. Игры в создание переживаний с другими посредственными участниками, как привлекательными, так и безобразными, или пугающие забавы существовали лишь потому, что совершенство Единства преследовала тень божественной тоски. Когда я вступал в одну из таких игр, привлеченный той драмой, что они предлагали, я отождествлялся с ними на несколько лет, жизней или эонов, и по завершении игры какое-то время переживал божественную тоску, после чего отправлялся на поиски новой игры в прятки.

Теперь же начиналась игра на высшем уровне, и когда я думал о ней, то не чувствовал тревоги. Я осознавал свое притворство и тот факт, что позднее обнаружу что-то неизвестное для себя, и что вся прелесть игры состояла в притворстве, поиске и распознавании. Были и другие люди, бескрайний мир, в котором что-то происходило между мной и ими, то, что мы называем жизнью, и Великий Творец игры, который создал эту безгранично огромную площадку, где я мог немного повеселиться. Когда я не знал ответа на загадку, я страдал от ран, полученных на ней, меня иногда терзало желание умереть в агонии прямо там, однако все это было частью бесконечной игры. Я был настолько открыт, что мог принять то, от чего отказывался столько раз, что между Великим Творцом игры и мной существовала тайная связь, и когда я открою ее, игра наконец будет закончена.

Я вернусь домой сразу же после того, как попрощаюсь с Йогендрой и Арджуной. Я никогда не чувствовал себя таким правым, когда говорил ему, что являюсь Мастером. Никогда! Мне нужно было не говорить, а прокричать эти слова так громко, чтобы мой голос прогремел по всему ашраму. Мастер — центр моего существа в этот период жизненной игры. Как я мог сомневаться в своей миссии даже на секунду, поскольку те незначительные боли, что я испытывал в середине второго дня, теперь казались мне второстепенными деталями из далекого прошлого? Но в тот же момент меня посетила и другая мысль: эта игра была бы не столь интересна, если бы я не притворялся, что страдал. В этом была ее привлекательность. Я собираюсь домой, чтобы осветить эту затемненную часть мира, как свежевыступивший румянец, как просветленный игрок, который поджарит всю Европу: «Вот он, настоящий человек, вот он, Великий Мастер!» В Чикаго Питер Пэрриот был прав, говоря о том, что мое просветление зажжет много новых фонарей. Темнота уступала место пробуждающейся заре.

24

На этот раз Мучи опять дожидался меня. Я испытывал любовь ко всему миру, в котором, однако, как черная точка, было ощущение, что мне было трудно любить таких людей, как он. Пронзительный голос, заикание и тощая редкая бородка, которая была едва заметна. От него было трудно отделаться из-за его сильного желания и огромной настойчивости зацепиться за человека, превосходящего его самого. На тот период он выбрал меня. Пока мы ехали в его машине до Белграда, он неустанно повторял, что мои статьи в журналах изменили его жизнь. В средней школе мы называли таких людей подхалимами, несмотря на то что я неохотно, но все же должен был признать его чрезвычайное трудолюбие и безошибочное выполнение заданий. Время от времени он искоса поглядывал на меня в надежде разглядеть образ просветленного человека.

— Все готово для твоего первого «Интенсива», — сказал он голосом капрала, докладывающего вышестоящему командиру. — Лучше, чем комнаты с одной спальней, я не смог подыскать. Я попытался снять зал в Центре культуры или в школе, но в таких местах всегда требуют бумаг, подтверждающих официальность организации. Ассистентов было трудно найти, все хотели стать участниками.

— Если ассистентов нет, я поработаю и без них.

Он с изумлением посмотрел на меня и сказал:

— Будет около двадцати человек. Я не знаю, как мы будем спать на такой площади.