Заря приходит из небесных глубин
Шрифт:
Он был во многом схож со своим закадычным другом Леоном Полем Фаргом, почти идентичен ему своей осведомленностью и любопытством — еще один «парижский пешеход», [29] знавший самые укромные и неожиданные уголки столицы и накопленные ею необычные воспоминания; отличатся поразительной памятью на места, людей и имена, дружил с Жаном Кокто, с Жироду, который сразу после объявления войны позвал его к себе в Комиссариат информации… Как же так получилось, что Андре Бекле забыли еще до смерти, унесшей его только в 1985-м?
29
«Парижский
Самые крупные, самые серьезные критики того времени — Альбер Тибоде, Эдмон Жалу, Эмиль Анрио, Жан Полан — наперебой восторженно приветствовали первые шаги Бекле, которые назывались «Безымянный город», «Преддверие хаоса», «Самоубийство».
Да, как же получилось, что писателя из блестящей довоенной плеяды, включенного издательством «Нувель ревю франсез» в свой список наряду с Рильке, Прустом, Жидом, Бернардом Шоу и который какое-то время был равен Полю Морану, словно поглотило забвение?
Из пятидесяти книг и сотни рассказов, которые Бекле опубликовал, из всех этих романов, эссе, воспоминаний выплывает одно-единственное название, потому что режиссер Жан Гремийон снял по этой вещи фильм, принесший один из первых успехов Жану Габену, — «Сердцеед». Но никто уже не помнит, кем написано оригинальное произведение.
Даже если быть скупым на слово «гений», все равно Бекле можно назвать гениальным. Его бедой, возможно, был избыток дарований и то, что англичане называют «versatility» — разносторонность. Но у них это является достоинством, похвалой, а у нас то же слово употребляется с пренебрежением. Французы любят, чтобы авторы не меняли жанр и чтобы фабрика выпускала всегда один и тот же продукт.
Бекле же перескакивал с романа на стихи, с репортажа на биографию. Из-за одной из таких книг, удивительно предостерегающей, написанной в 1937 году об Адольфе Гитлере, он три года спустя угодил в список авторов, запрещенных Отто Абетцем.
Переводы русских писателей, путешествия на Кавказ, жизнь Ивана Грозного, тайные любовные связи Ленина, работа на пару с Леоном Полем Фаргом, полные волшебства воспоминания «О Санкт-Петербурге и Сен-Жермен-де-Пре» — все искушало его талант, и он был превосходен во всем.
И вдобавок — недостаток столь же серьезный, как и редкий у литераторов, — он не принимал себя всерьез.
Если вы найдете у букинистов на парижских набережных, или в провинции, или в какой-нибудь библиотеке поблекший и пожелтевший от времени томик Андре Бекле, хватайте его. Я сильно удивлюсь, если вам не захочется поблагодарить меня за наслаждение, доставленное этой книгой. Но вы никогда не узнаете, каким восторгом было слушать хоть трагическую, хоть пустячную историю, рассказанную этим чародеем, чье воображение беспрестанно подпитывали воды Сены и Невы.
Из всех, кто сиживал за столом на бульваре Ланн, самым поразительным, самым ярким наряду с самим Кесселем был Антуан де Сент-Экзюпери, чья тень сохранила на путях моей памяти наибольшую плотность. Он резко выделялся даже в этом кругу, состоявшем из одних лишь исключительных
Сент-Экзюпери был уже знаменит и своими подвигами, и своими произведениями, в которых о них повествовал, но со скромностью хорошего тона, поскольку на первый план всегда выставлял подвиги других. Он вообще писал не о своих подвигах, но о самом опыте подвига.
Его и Кесселя, с которым они были ровесниками с разницей всего в два года, связывала дружба одновременно авиаторская и писательская. Сент-Экзюпери был одним из создателей Воздушной почты, французской почтовой линии, которая оставила своих погибших пилотов и в песках Африки, и в океане, и в Южной Америке — подобно вехам памяти. Кессель, ставший, сильно рискуя, ее первым пассажиром, также первым начал создавать ее героическую легенду — одним из самых прекрасных своих репортажей, названным «Песчаный ветер».
В конце того же 1929 года Сент-Экзюпери опубликовал книгу «Южный курьерский», плод одиночества, написанную, когда он возглавлял промежуточный аэродром в Порт-Жуби, в Рио-де-Оро. Потом, два года спустя, появился «Ночной полет» с предисловием Жида. А совсем недавно опубликованную «Землю людей» Академия собиралась отметить своей главной премией за роман, хотя это не было романом.
Он снискал самую лучшую, самую сладкую славу — ту, что приходит, когда вам нет еще сорока. Однако в глубине души оставался печальным.
Делая дарственную надпись Жозефу Кесселю на экземпляре № 12 «Ночного полета», которым сейчас владею я, Сент-Экзюпери назвал его «первым, кто открыл истинное лицо авиации».
Антуан де Сент-Экзюпери сам был первым, кто стал размышлять в небесной вышине о человеке и его предназначении, первым, кто сделал авиацию питательной средой, атмосферой мысли. Новый взгляд. Пространство и время, увиденные и освоенные неким иным способом. Усилие, поразительный подвиг над земным шаром, принимающий мифологический масштаб: Дедал, мастерящий крылья Икара. Вечные вопросы, но заданные по-другому.
Некоторые сочли, что его философия слишком незатейлива. Но как сказал позже мой друг Пьер Анри Симон: «Идеализм самолетной кабины ничуть не хуже экзистенциализма бистро».
Сент-Экзюпери продолжают читать, комментировать, обсуждать, боготворить. Он сам стал мифом, одной из легенд века. Даже обстоятельства его гибели в сорок четыре года, посреди неба или посреди моря — опять Икар — способствовали этому. Они остаются загадочными. Воздушный бой, поломка мотора, физическое недомогание, ошибка в маневре? Сент-Экзюпери был рассеянным пилотом; слишком много размышлял там, в высоте. Или же это было решением покончить с миром, который он любил все меньше и меньше? Ведь он знал, что выполняет последнее задание — задание для одиночки, которого упорно добивался и получил, потому что ему не смогли отказать, несмотря на его возраст, несмотря на осложнения после аварий, из-за которых он потерял гибкость. Вот так майор де Сент-Экзюпери и пропал без вести.