Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.

Штих Михаил Львович

Теперь, как и в старых былинах, Мы своих возлюбленных ждем В городах, полях и равнинах, Под месяцем и под дождем. Когтила страсть будто коршун Объятьем желанных рук. А нынче острее и горше На губах горечь разлук. Но пусть громоздим и высим Мы разлуки – одну на одну, – Листочки любовных писем Такие же, как в старину. 1919, Судак

«Ты говорила: «Могу ли забыть?..»

Ты говорила: «Могу ли

забыть?» – Разлуке всего только восемь дней… – Послушай, можешь ли ты вообразить. Сколько зим прошло, сколько осеней? Думаешь – просто часом был час, – А ведь каждый – в веках барельефом был высечен. Ты знаешь ли, что теперь каждым из нас Прожиты жизней тысячи? Бывало, живут по-заведенному, без забот – Кесарю кесарево, божие – Богови, А теперь каждый грядущий год Содрогается в зимнем декабрьском логове. Вылезает. – Без свиты, без тостов, речей, Бредет. – Пожалейте голодного, голого! Над землею поют миллионы смертей, Сатаной перелитых в свинец и олово. Так что же? Теперь – теперь до любви ль, Когда зори в кровавом дыме, На глазах прожитых столетий пыль, Когда дети рождаются дряблыми и седыми? Так что же? Какая теперь любовь! Тосковать и печалиться брось о ней. – Ведь былое, милое не вернется вновь. – Столько зим прошло, столько осеней. 1919

«Эх, рванулись – да не мои – кони…»

Эх, рванулись – да не мои – кони. Мне только б над пропастью свеситься… Зачем этот вечер – как святой на иконе В золотом венчике месяца! Разгуляйся, ветер, по взморью, Поплачь с вечернею зорькою – Я с тобою нынче поспорю – Горевать ли мне горе-горькое. Всем разлукам опьянено и скрашено Это – со всем расставание. Дай мне желанное, страшное, На веселье мое брашное Последнее целование. 1919, Судак

«Я сегодня тоскую. И вы мне простите ль…»

Я сегодня тоскую. И вы мне простите ль, Простите ли мне – на веселье праздному? Поймите, даже с икон Спаситель – С каждой смотрит по-разному. На одной – Суровый. Там – Светлый и Лучший, На третьей – в слезах от предсмертной сладости… А ведь я – только человек заблудший В поисках позабытой радости. 1919, Судак

«Светел путь осенний под луною…»

С.

Светел путь осенний под луною. Смутно н асердце моем. Как теперь, дорогою иною Шли мы с милою вдвоем. Почему ж не повториться встрече, Почему тебя уж нет, Если так же неизменен вечер, Неизменен лунный свет? 1919

«Милая, ты грезишь на рассвете…»

Милая, ты грезишь на рассвете, И в распах светлеющих окон Тихо-тихо навевает ветер О любви неотразимый сон. Слышишь ты? Дыханье моря крепнет. Погляди: за узкой щелью штор В синей дымке розовеют гребни Захмелевших от покоя гор. День идёт. Он будет тих и жарок. Дремлет сад, обрызганный росой. На губах несу тебе в подарок Свежесть утра и морскую соль.

НОВЫЙ ГОД

Я встал перед рассветом, рано, Когда ещё не брезжил свет. И этот год ушёл и канул В водоворот забытых лет. Пусть говорят: «Не всё равно ли – Декабрь, январь – пустой обряд». А мне он близок, мил до боли – Последний вечер декабря. Сегодня всё, что было в жизни, Опять моё, опять со мной, Как скорбь о брошенной отчизне, Такой далёкой и родной… Ах, всё пройдёт – не верь обману – Как дым, как призрак бывших бед, Как этот год, что нынче канул В водоворот забытых лет. 1919, Судак

АЛУПКА

В тумане дальняя долина, И склоны гор укрыла ночь, А тонкий голос муэдзина Ещё не свеян ветром прочь. Но месяцем открыт и найден Аул, повисший на скале… Молись, проси блаженства – на день Сто раз и не вставай с колен. Нет, всё равно, такого рая На небе не было и нет: Земля – одна. Земля вторая Не родилась ещё на свет. Как тихо! Голос не повысишь… Ночной благоуханный зной. Маяк на потемневшем мысе – Такой далёкий и родной… И море спит, вздохнуть не смея. Ай-Петри к миру говорит. В его зубцах Кассиопея, Навеки врезана, горит. Шесть синих звёзд. Осьмое диво! В чьей из корон земных царей Кто-либо видел переливы Таких сверкающих огней! 1920

ГЕРО И ЛЕАНДР

1. «Милый, далекий, родной, мне снилась надгробная урна…»

Милый, далекий, родной, мне снилась надгробная урна. О, как я жду и боюсь. – Долго ты не был со мной. Тучи закрыли закат, и море вечернее бурно. Милый, молю, пережди этот гремящий прибой. Всё ж путеводный огонь зажгу и от ветра укрою. О, как я жажду тебя – ласки хотя бы одной. Сердце любовью горит, а душа непонятной тоскою… О, как я жду и боюсь, милый, далекий, родной.

2. «Факел далекий погас, и сомнение руки сковало…»

Факел далекий погас, и сомнение руки сковало. Ярость пенящихся волн давит дыханье, как дым. Геро, подруга, любовь, неужели ты любишь так мало, Что, не дождавшись меня, ложе разделишь с другим? Нет, не доплыть, не доплыть, с волнами и горечью споря. В сердце предсмертная грусть, губы закушены в кровь, В уши звенят голоса: «Мы вольные дочери моря, – Брось тосковать о земле – сладостней наша любовь». – Факел далекий погас. Ты рвешься то вправо, то влево. – Полно, ведь Геро с другим, Геро не выйдет встречать. – Полно, прекрасный Леандр, позабудь вероломную деву, – Скоро мы будем твои мертвые губы лобзать. 1920, Ялта