Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.

Штих Михаил Львович

ОТЪЕЗД

Не прощались… И вечер погас. И никто не жалел о разлуке. Только в море нащупали нас Тёмных мысов простёртые руки. И зарылись по локоть в прибой В безутешном, беспомощном горе: Всё, что было, уносит с собой Эта шхуна, ушедшая в море… Застилают, клубясь, облака Дальний сон мой, навеянный летом… Не зовите огнём маяка, Не маните последним приветом, – Без меня в эту ночь, – не вернусь! – Те, кто с вами остались, задремлют… О, какая прозрачная грусть Облекла эту милую землю. Встречный ветер затих, чуть дыша, Волны прошлого катятся

мимо… Навсегда запомни, душа, Берега уходящего Крыма! 1920–1921

ШТОРМ

Всё случилось очень просто: Замутилась бирюза, Налетел порыв норд-оста И – в лохмотья паруса! Оглушил шальным ударом, Сбрызнув веки снопом искр… Разве эта шхуна даром, Сослепу зовётся – «Риск»? Вспомнишь ты и мать, и друга, Жизнь, и ту, что жизнью звал, И опять – матросов ругань, И опять – за шквалом шквал. Думал – прямо в руки счастье? Может, скажешь – свет не мил? Гнётся борт и рвутся снасти, Мачту крепче обними! Где-то на другой планете Есть и кров, и порт, и мол… Может быть. Утешься этим! И когда в неверном свете На корму ползущий холм Рухнет – Поверни иначе: Скатерть, стол, уют, тепло… Там тебя, тревогу пряча, Ждут и плавят лбом горячим Запотевшее стекло… И – назад: огонь в гортани, Жажда, грохот, стужа, темь… Гибель? Защитись бортами! В мачту! Кровь из-под ногтей! И – стрелой, черпая краем, В самый тихий в мире порт… Эй! Все к трюму! Погибаем! Груз за борт! 1920–1921

«На всей земле снега еще лежали…»

С.

На всей земле снега еще лежали. Я помню всё. – Пусть ты уже не та. Твоей любви разбитые скрижали Я берегу, как в давние лета. И каждый год, как памятная дата, Что метишь ты в листах календарей. Зима! Зима! И нет весне возврата. Глядись в огни далекого заката, Веди других, слагай стихи, старей. Старей и жди, чтоб новым взрывом горя, Как птица, пульс забился у виска… Из прошлого певучим гулом моря Звенит тысячелетняя тоска. 1921, Москва

ВЕСНА

На ширь пустынь и на снега Памира, На глушь лесов, на океан полей Сошла весна, – тысячелетьям мира Бросая вызов юностью своей. Простёрла руки в купол небосвода, Как легендарный Иисус Навин, – И солнце ждёт над пеной ледохода, Над грохотом сползающих лавин. Весна, весна! В твоем покрове талом Пробита брешь, и травы зацвели. А я стою с опущенным забралом, С мечом в руке, – заблудший сын Земли. И как, – скажи, – могу я оглянуться На этот путь победоносный твой? В груди гудит похмелье революций, Клокочет память небывалых войн. Ты думаешь, – мужали мы и крепли? Ты думаешь, – столетья были с час? Весна, весна! Наш мир в крови и пепле. Мы на тебя поднять не смеем глаз… 1921

«Весна. Ты бродишь сам не свой…»

Весна. Ты бродишь сам не свой, Чего-то нужно – до зареза. И день – как будто над землей Настлали ржавое железо. Нет, я не верю – не могу – Март месяц, а земля такая ж – В развалинах, в крови, в снегу… Весна, как ты ее оттаешь? 1921

«Послушайте, что это значит?..»

Послушайте, что это значит? Опять все мысли – об одном… Горючими слезами плачет Весенний

ветер за окном. Мне хочется поверить в Бога И хочется ему сказать: – Смотри, я потерял так много, Скажи мне, что еще терять? Весенний ветер, ветер шалый, Будь проклят, будь благословен. – Твое безумье в горсть зажало Все дни любви, разлук, измен. 1921, Москва

«Ну,кажется, нет понятней и проще…»

Ну, кажется, нет понятней и проще, – Всему есть конец. Еще. Повтори. Кольцо бульваров. Трубная площадь. Толпой бегущие вниз фонари. Ну что же? Мы все увидимся скоро, Как будет Суд за любовь, за грехи… Ведь это рассвет и вымерший город, В котором живут одни петухи. В котором – одни петухи да вокзалы, Охрипшие от похмелья разлук, Где шарит, как вор, на путях и по залам Застывший бред миллионами рук… Мы эту ночь схороним прекрасно, Споем отходную: «Смейся, паяц»… …Still ist die Nacht, es ruhen die Gassen, In diesen Hause wohnte mein Schatz. 1921

«Не надо сна. Я знаю и во сне…»

Не надо сна. Я знаю и во сне, Что память злей и мстительней, чем коршун. Мне слишком больно думать о тебе, Но позабыть еще больней и горше. И на столе всегда передо мной Как образ – море, Ай-Тодор и скалы… А ты нашла ли новый берег твой, Нашла ли то, что так давно искала? Мы нынче все развеяны судьбой По всей земле, как семена на пашне. Прости, мой друг, я и теперь с тобой – Такой далекой, близкой и вчерашней. Вот я стою, так крепко руки сжав… Одно осталось – погасив желанья, Готовить зелье из целебных трав Для братского холодного свиданья. 1921, Москва

СКРИПКА СОСКУЧИЛАСЬ ПО ИМПРОВИЗАЦИИ

Так опять, опять ты хочешь жалоб? Под смычком опомниться, кляня? Весь огонь импровизаций шалых Не зажжет ответного огня; Весь огонь бессонницы. И в хламе Старых песен что еще найти? В полуночном поле за холмами Даже звезды меркнут на пути. В оглушенной звуками пустыне, В том финале с окриком «Держись!» – Буреломом стихнувшим застынет Песнь, как ночь, и эта ночь, как жизнь. 1921

ИМПРОВИЗАЦИЯ

День на исходе. Некуда убежать От вечера, обыденного и плоского. И хочется без конца, без конца играть Осеннюю Песню Чайковского. И хочется, чтоб кто-нибудь близкий душой, Любящий мою печаль и улыбки, Слушал и плакал вместе со мной, Когда я плачу на скрипке. Нет, не буду Осеннюю. И так тоска. И так ни радости, ни ласки. Слушайте! Я нашел, что надо было отыскать. Слушайте! – Это нянины сказки. – – Деточка, жила-была царевна В государстве дальнем, у большой реки. Отказала юная царевна Рыцарю, пришедшему просить ее руки. Рыцарь удалился, злобу затая. Думал: нет, царевна, будешь ты моя. И исполнил рыцарь свой лихой завет. Год прошел – царевны больше в замке нет. Увезли ее за море синее Злые люди на сером челне. Встало солнце над родиной в инее И пропало в холодной волне… – Ах, нянечка, какая страшная сказка! Неужели же злые люди Не отпустят ее никогда? Нянечка! Я поеду за ней, Чтоб она дома жила, Чтоб ей больше не делали зла! – Она уже умерла. Не смейтесь! Ах, если б был хоть один такой, Для кого я что-нибудь значу! Прильнув к замолчавшей скрипке щекой, О себе и царевне плачу.