Засада у ржаного поля

Глава 1. Первый рабочий день

В те далёкие-предалёкие годы, когда не было компьютеров и смартфонов, чёрных риелторов и чёрных лесорубов, профессиональных соседей и телефонных мошенников, войны на Донбассе и борьбы с террористами в Сирии, когда смирно за Эльбой-рекой сидели «наши партнёры», называвшиеся ещё «проклятыми буржуинами»; когда писатели, артисты и художники благодарили партию, правительство и лично дорогого Леонида Ильича за постоянную заботу, а не хвастались пережитыми от них ужасными гонениями и мучительными несвободами, когда не кашпировали людей чудо-целители, и во всём огромном Советском Союзе никто не знал слова «рэкетир», вот тогда жил-был в сибирском целинном совхозе, против неба на Земле Мишка Петров 1 со своей матерью.

Майским утром, когда ему ещё не исполнилось восемнадцати, а матери тридцати девяти, Мишка проснулся счастливым и увидел в окне перед собой старый клён, ствол и ветки которого, розовые от утреннего солнца, как река с притоками, текли с неба и впадали в Землю-океан. Из кухни доносился вкусный запах: это мать жарила сало с яичницей, о вреде которых никто ещё не имел понятия. Мишка был счастлив от того, что на дворе май, что взошло солнце, небо синее, деревья зелёные, что он окончил училище и стал сварщиком, что опять дома, где тепло, уютно, где о нём заботятся.

Мишка вышел на кухню. Мать, в домашнем халате, обнимаемая весёлыми солнечными лучами, льющимися в окно, накрывала на стол.

– Мам, привет!

– Здорово табе, – ответила она.

Мать его была прекрасна: ни у кого в их селе не было таких лучистых синих глаз, точёного носика, русых бровей вразлёт, вьющихся золотых волос и чудесной улыбки. И Мишка ревновал всех к её красоте. Увидев новую телеведущую, напрягался – не красивее ли она? Но быстро успокаивался: нет, у матери брови тоньше, глаза синее, улыбка милее, – одним словом, нет никого краше неё на всём белом свете!

– Ты, Мишка, поторапливайся, – сказала она, выходя из-за стола. – Рабочий день сейчас с восьми. – И пошла одеваться.

Мать работала на складе: кто лучше неё, бывшей трактористки, знает запчасти! И склад должен открываться рано, чтобы бригадиры до выезда в поле успели получить, что им нужно для работы.

А у Мишки был первый рабочий день – вчера его приняли сварщиком в совхозную ремонтную мастерскую. Мать, уже одетая, вернулась на кухню, доделывая причёску «бабетта» и укрепляя её на затылке шпильками. Причёска была как большой слиток золота. Свободные завитки волос змейками спускались по вискам и щекам, и солнце вплеталось и сверкало в них.

– Ну давай, Мишка. Ни пуха табе, ни пера! – она в зависимости от настроения изъяснялась или на шутливом, или на нормальном языке.

Мишка вышел за ней через полчаса.

– Здорово, Михаил! – поприветствовал его через забор сосед дед Ероха.

Вообще-то его звали как Хабарова – Ерофеем Павловичем. Но редко кто в совхозе удостаивается чести зваться по отчеству: в молодости был просто Ерохой, в старости стал дедом Ерохой.

– На работу?

– На работу.

– Ну с Богом! Работай.

Мишка слышал, что дед был кулаком, его раскулачили и сослали с отцом, матерью, женой и малолетним сыном в Сибирь. Только трудно в это поверить. Ну никак не похож дед Ероха на кулака. Кулак должен быть толстый, в картузе, с волосами на прямой пробор, с бородой на всю грудь и обрезом за голенищем, а дед Ероха тощий, бреется, но при этом неделями ходит с щетиной, а на голове бардак, как на репейном поле, как говорит его жена, бабка Уля. А уж про обрез и говорить нечего, хотя ружьё у деда есть: он до недавнего времени был охотником, и немало уток, зайцев и лис стали жертвой его жестокой страсти.

В совхозе был самый напряжённый момент весенних работ. На территории перед мастерской всюду стояли трактора и автомобили, шумно плевавшие в утренний воздух синие дымы. Люди сновали туда-сюда; в бригадирских уазиках механическими голосами свиристели рации, в грузовике, оборудованном будкой для перевозки людей, рассаживались механизаторы первой бригады. Шофёр, тётя Люда Савельева, приехавшая на целину вместе с Мишкиной матерью, увидев его, помахала рукой из синей кабины:

– Привет, Мишка! С первым рабочим днём! Зашёл бы. Наташка моя часто тебя вспоминает. У неё завтра первый экзамен – сочинение.

Мишка оглох и пропах выхлопными газами, пока искал заведующего мастерской.

– В нормировке он, на перекличке. Директор сегодня злой, всем … раздаёт, – ответил на его вопрос кузнец Вовка Сайко – тридцатилетний, но уже с залысинами мужик, прозванный по профессии Вакулой.

В нормировке тоже было много народу, и все курили. Дым поднимался к потолку синими облаками, так что рассмотреть собравшихся можно было только прищурившись. Против двери за столом спиной к окну сидел заведующий Николай Фёдорович в вязанной фуражке, за другим столом, приставленным к торцу первого, испуганно жалась нормировщица – красивая девушка лет двадцати, угоревшая от папиросного дыма и крика рации. На лавке и красных пластмассовых стульях вдоль стен сидело ещё человек шесть-семь. Все они были Мишке знакомы, кроме двоих: высокого, черноусого дядьки с бархатными глазами и волнистой шевелюрой, да молодого парня со светлыми курчавыми волосами и серыми глазами навыкате.

– Я к вам, – сказал Мишка заведующему. – На работу пришёл.

– Подожди! Не видишь – перекличка!

– Мастерская! – раздался грозный голос из серого ящичка селектора, стоявшей перед заведующим.

– Мастерская на связи, – сказал Николай Фёдорович, нажав красную кнопку.

– Вчера на пятой бригаде целый день простоял посевной агрегат. Сорок гектаров не посеяно из-за вашего разгильдяйства!

– Ну да! Опять мастерская виновата! – сказал Николай Фёдорович рации.

– Трактор неделю назад вышел из ремонта! Как вы ремонтируете!?

– Не неделю, а месяц, – возразил заведующий.

– За целый день не смогли отрегулировать топливный насос!

– Они не привезли, а мы виноваты. Я что ли должен ездить за их насосами? – комментировал заведующий.

– Лишаю тебя премии за год! – гремел голос из рации. – Если в десять часов агрегат не начнёт работу, станешь скотником! Понял?

– Иди …, – заведующий заочно послал кричавшего по известному адресу.

Нажав на кнопку, он, однако, ответил кротко и смиренно, как любил директор: