Засекреченный полюс
Шрифт:
– Эй, ребята, - сказал Дмитриев, - а ведь здорово получается. Первая стенная газета на льду.
– Какая уж там первая, Саня, - возразил Гудкович.
– Их до нас уже было немало. И у Кэна в экспедиции на бриге "Эдванс" 100 лет назад вышла газета под названием "Ледяная блестка", и на "Фраме" у Нансена выпустили "Фрамсию". Кстати, редактором ее тоже был доктор.
– И челюскинцы на льдине умудрились выпустить три номера стенной газеты "Не сдадимся", - добавил я.
– Так что мы далеко не первые.
– А жаль, - вздохнул Саша.
– Но все-таки на Полюсе недоступности никто еще стенных газет не делал?
– Точно не делал, - сказал Сомов, входя в кают-компанию. Он посмотрел на плоды нашего творчества и одобрительно похлопал Зяму по плечу.
– Молодцы, ребята. Только очень уж вы заработались. Смотрите не проспите Новый год.
– Не проспим, Михал Михалыч, - бодро ответил я.
– Встречать-то мы будем его по московскому времени, в 12 часов дня.
Мы было собрались уходить, как дверь кают-компании хлопнула и из-за полога раздался крик Кости Курко:
– Эй, бояре, бросайте к черту ваши дела да выходите поскорее. Такое сияние - обалдеть можно.
Уж если Костя, всегда сдержанно относившийся к арктическим красотам, пришел в восторг, значит, действительно происходит что-то необыкновенное. Мы, полуодетые, выскочили наружу. Небо пылало, перепоясанное гирляндами разноцветных огней. На юге-востоке с небес до верхушек торосов опустился полупрозрачный, переливавшийся розовыми, зелеными и золотистыми красками занавес. Его складки трепетали словно под порывами ветра. По небосводу катились яркие разноцветные волны, а в зените неистовствовал огненный смерч, то свиваясь в единый гигантский багровый клубок, то распадаясь на бесчисленные красные языки. Но это там, в космическом пространстве, а здесь, внизу, царила тишина. Ни треска льда, ни шорохов поземки, ни посвистов ветра. В этом было что-то нереальное.
Казалось, где-то в безднах космоса разразилась галактическая катастрофа и вот-вот этот бушующий ураган огня обрушится на землю и поглотит все.
А по небу все катились багровые тучи. Они убыстряли ход и, достигнув горизонта, словно наткнувшись на невидимый берег, бесшумно разлетались на мириады брызг.
Но вот краски стали меркнуть, исчез занавес, и лишь бледная зеленая дуга, окутанная прозрачным голубым газом, проступила на почерневшем небе. Вскоре и она исчезла. Из облака торжественно выплыла луна, озарив мертвенно-желтым светом бескрайние ледяные поля...
– Ну и ну, - сказал Гудкович, переводя дыхание.
– Вот уж сколько раз я бывал в Арктике, а такого не видел, - сказал Никитин.
– Сказать честно, и я тоже, - согласился Курко.
– Я тоже с таким мощным сиянием не встречался, - сказал Мил я ев, - но читал, что такое случалось даже в Европе.
– А я думаю, что северное сияние потому и называется северным, что оно только в Арктике бывает.
– Это оно называется так, а на самом деле его можно наблюдать даже в средних широтах, - сказал Миляев.
– Сенека, такой, Саша, был римский философ, писал, что сияние, появившееся над Римом, было таким мощным, что император Тиберий, приняв его за пламя пожара, решил, что загорелась Остия, и послал туда на помощь своих легионеров.
– Что там твой Сенека, - сказал Яковлев, - совсем недавно, в 1938 году, над Европой появилось красноватое зарево, переполошившее пожарных Англии, Австрии и Швейцарии.
Возбужденные спектаклем, показанным нам природой, мы готовы были обсуждать увиденное до рассвета, если бы Комаров не потребовал "кончать базарить" и расходиться по палаткам, не то проспим новогоднюю встречу.
Я влез в спальный мешок и попытался уснуть. Но впечатление от огненной феерии было, видимо, таким сильным, что я, закрыв глаза, погрузился в мир удивительных видений. Перед моим мысленным взором возникли, сменяя друг друга, картины, порожденные легендами и сказаниями северных народов, слышанные мною когда-то. Из туманной мути появились цепи горных хребтов с зазубренными вершинами, окутанными облаками. Красная точка на перевале превратилась в пылающий костер. Я увидел могучую фигуру индейца в уборе из орлиных перьев. В зубах он держал трубку с длинным тростниковым чубуком, разукрашенную зелеными листьями.
Я узнал его, великого Гитчи-Маниту - Владыку жизни верховного вождя всех индейских племен и его Поквану - трубку мира. Вот он приподнялся, подбросил в костер сухие ветви, и пламя, взметнувшееся кверху, разбросало по сторонам мириады разноцветных искр.
Они сплелись в причудливые узоры, сливаясь в трепещущий зеленый занавес. Но картина стала блекнуть. Ее сменила другая. Среди ночной темноты я увидел бесконечную цепочку людей в меховых одеждах, летевших меж звезд. А над ними парили огромные причудливые фигуры с факелами в руках. Это бессмертные боги освещали душам гренландских охотников и воинов путь в "страну, где занимается день", в озаренные солнцем края, вде по необозримой тундре бродят бесчисленные стада оленей, алеют ковры морошки среди зарослей карликовых ив. Это о ней рассказывал канадский эскимос заклинатель духов Ауа своему белому другу Кнуду Расмуссену: "Там хорошо живется, много радостей. Почти беспрерывно играют в мяч... А мяч тот - череп моржа. И когда мертвые играют на небе в мяч, нам кажется, что над землей полыхает северное сияние".
Но вдруг небо превращается в огромное поле битвы. Души воинов-лапландцев ведут нескончаемое сражение, начатое на земле. Беззвучно сталкиваются щиты, обтянутые моржовыми шкурами, взлетают тучи стрел, и от скрещивающихся мечей разлетаются снопы искр, сливающиеся в зеленые полосы северного сияния.
И новое видение. Сквозь дымку, застилающую небо, видны очертания огромного зверя. Я узнаю его. Это Лис Риеку - герой финских саг. Он резвится между звезд, то приседает на задние лапы, то перемахивает через сугробы Млечного Пути огромными прыжками. Его длинный пушистый хвост взметает тучи снежинок, и они загораются всеми цветами радуги, сияют и переливаются.
Но вот померк их блеск, и на черном бархате неба проступают звезды. Я засыпаю, утомленный видениями, пока сильный толчок в бок не возвращает меня на грешную землю.
– Виталий, вставай - Новый год проспишь. Пора стол накрывать.
– Это Саша. Он уже оделся и даже успел умыться.
А в кают-компании уже царила предпраздничная кутерьма. Все бегали на склад и обратно, кто резал твердокопченую колбасу, закусив губу от усердия, кто вскрывал банки со всевозможными консервами. Никитин бережно распеленал заветные бутылки с портвейном. Петров, устроившись в углу, колдовал над флягой со спиртом, разводя его клюквенным экстрактом. Яковлев, ворча и чертыхаясь, разбирал стекло от лопнувшей банки с огурчиками, которую кто-то умудрился засунуть в таз с кипятком. Курко увлекся приготовлением строганины. Уткнув крупную нельму носом в бортик ящика и прижав ее животом, он с превеликим тщанием срезал тонюсенькие розовато-прозрачные ломтики, похожие на стружку. Щетинин готовил к этому блюду "маканину" - специальную приправу из уксуса, горчицы и перца. Я занялся "чудом", заполненным с вечера желтоватой колбаской будущего кекса. Шум, суета, смех царили в кают-компании, придавая обстановке особую праздничность. Стол, застеленный белоснежной скатертью, заполнялся все новыми яствами. До встречи Нового года оставалось всего полчаса, и все разбежались по палаткам прихорашиваться. Когда стрелка часов подошла к десяти и репродуктор донес до нас гулкие удары часов на Спасской башне, все, умытые, побритые, пахнущие одеколонами (разных сортов), подняли железные кружки со спиртом.
– Дорогие друзья, - говорит Сомов, - поздравляю вас с наступившим, 1951 годом. Желаю всем здоровья, счастья и успеха в нашей нелегкой работе.
Одиннадцать кружек поднимаются над столом и сталкиваются с глухим стуком. Здравствуй Новый год!
Вроде бы веселый получился у нас Новый год, с шампанским, богатым столом, шутками и песнями, но мне казалось, что наше оживление было искусственным. Я замечал порой то вдруг поскучневшее лицо Кости, то какой-то отрешенный взгляд Макар Макарыча, то тень задумчивости в глазах у Сомова, то тяжелый вздох Дмитриева. Когда Щетинин ушел на очередной "срок" в радиорубку, все вдруг замолкли. Когда он вернулся, все устремились на него в ожидании.