Застава
Шрифт:
– Ух ты, – я сразу представил те возможности, которые это дает. – Так, значит, можно попасть куда-нибудь в чужой мир, без чужого проводника?
– Теоретически, – ответила Ведьма. – Но, во-первых, зон мало, во-вторых… в большинстве своем они открываются не в миры «ромашки», а в миры «одуванчика». Понимаешь?
Еще бы я не понимал. «Ромашка» и «Одуванчик» – это модели Центрума и окружающих его миров. Как ни странно, они обе верны. Только «ромашка» – это двенадцать миров-лепестков, с очень схожими условиями, среди них и наша Земля. А миры «одуванчика» – они под углом к плоскости «ромашки».
– Можем заглянуть, – сказала Ведьма. – Это безопасно… почти. Только ты отвернись.
Я отвернулся. Никто не хочет рассказывать, как открывается его портал, – даже друзьям.
Что-то зашелестело. Наступила тишина. Едва слышный звук, вроде перелистывания страницы. Книжку она там читает, что ли?
– Пошли, быстро!
Я повернулся – и вслед за юрким мартышом заскочил в портал. Следом шагнула Ведьма. Я неожиданно подумал, что будет, если проводник пропустит кого-то в иной мир, а сам не пройдет. Конец ушедшим, да? Своим порталом не вернуться? Или все сложнее?
А потом я увидел иной мир – и все мысли вылетели у меня из головы.
Мы стояли на берегу моря. На самом обычном берегу – вот только поверхность моря дрожала, будто покрытая странной рябью, а солнце стремительно неслось по небу! В двадцать секунд оно преодолело полнебосклона и рухнуло в море, окрасив на прощание горизонт розовым всполохом. Небо налилось чернотой и прорезалось искрами звезд – ползущих, летящих, несущихся по небу! Море внезапно оказалось совсем рядом, вода промочила мне кроссовки, но тут из-за спины вынырнуло солнце – и море опять оказалось в отдалении.
– Не бойся, – сказала Ведьма. – Сейчас время синхронизируется…
– Что?
– В Центруме и этом мире, я зову его Хронос, время течет по-разному. За нашу минуту здесь проносятся сутки… Не бойся, сейчас все выровняется!
А я и не боялся. Я стоял, дрожа от восторга, и смотрел, как облака вьются в небе белым кружевом, как несется над головой солнце, как вновь вспыхивает красным закат и бросаются в полет звезды…
И тут все кончилось. Звезды застыли, море мирно дышало у самых ног. Мартыш тихонько и возбужденно взвизгнул.
– Долг, – сказала Ведьма. – Плата. Удача.
– Друг, – сказал мартыш. – Расчет. Удача.
Он мягко шагнул в темноту – и исчез.
– Это его мир? – спросил я. Меня слегка колотило от возбуждения. – Ты отвела его домой?
– Нет, не его, – ответила Ведьма, озираясь. – Тут живут странные птицы. Что-то вроде огромных пингвинов. Они плавают по морю в деревянных лодках и гребут крыльями. Охотятся на… на млекопитающих. Швыряют в них гарпуны.
– Ты не шутишь? – тихо спросил я.
– Нет, не шучу. Отвернись, надо уходить.
Я отвернулся. Подумав, снял автомат и крепко сжал в руках. Я ведь тоже млекопитающее. Спросил:
– А что ж ты говорила, что здесь не опасно?
– Я сказала «почти», – Ведьма опять чем-то шуршала.
Я посмотрел на мокрые насквозь кроссовки и покачал головой. Ох, не думаю я, что «не могло»…
– Пошли!
Хоть никаких гигантских пингвинов с гарпунами поблизости и не было, но я вывалился в Центрум с огромным облегчением. Тут, казалось, прошло всего несколько минут.
– А мартыш? – спросил я. – Его там не сожрут?
– Он сам сделал выбор, – сказала Ведьма. – Мартыши – очень любопытны. Им нравится путешествовать порталами, и они многое готовы отдать за дорогу в новый интересный мир.
– И что же он тебе дал? – полюбопытствовал я.
Ведьма молчала. Я даже думал, что она вообще не ответит. Но минут через десять, когда мы уже шагали под гору, обратно к заставе, Ведьма сказала:
– Тебе бы не понравилось узнать, что именно я получила. Но… достаточно сказать, что я проживу года на два больше, чем должна была.
Еще через пару шагов она добавила:
– Когда состаришься – спросишь меня, я отвечу.
Я скептически посмотрел в ее спину. А потом подумал, что она идет гораздо быстрее, чем передвигалась весь последний год…
– Спрошу, – сказал я.
Я проснулся еще до рассвета. Та половинка вагона, что была отведена для пассажиров, оказалась в меру комфортной. Похуже, чем купе, в котором мы со Скрипачом когда-то ездили в Гранц, но вполне на уровне старых российских купейных вагонов – четыре полки, из которых верхние можно было поднять к стене, столик. То ли дизайн такой утилитарной вещи, как купейный вагон, трудно было придумать принципиально другим, то ли кто-то у кого-то когда-то этот дизайн спер.
Только лампочек у изголовья полок не было, имелась лишь одна под потолком, газовая, что вызывало у меня легкую жуть – я как-то слышал от пожарного рассказ о том, как быстро сгорают вагоны. Но лампа не горела, газовая магистраль оказалась пустой, и я успокоился.
Под мерный и даже чем-то убаюкивающий храп Скрипача я оделся и обулся. В купе было неожиданно прохладно, видимо, в горах дыхание осени чувствовалось куда сильнее, чем на равнине.
Подсвечивая фонариком, я вышел из купе. Фонарик у меня был замечательный, раритетный, выпуска тридцать седьмого года двадцатого века. Светил он, конечно, не так ярко, как нынешние, зато в нем не было ни грамма пластмассы. Даже провода были в натуральной каучуковой изоляции. Я заглянул в соседнее купе – там спал Хмель и какой-то молодой парень из наемников. Хмель открыл один глаз и шевельнул рукой под одеялом.
– Это Ударник, – прошептал я тихо. – Не пальни сдуру!
Хмель закрыл глаза и, похоже, уснул снова. У нас у всех хорошие нервы, те, у кого с этим плохо, долго в Центруме не живут.
Я прошел мимо остальных купе (и убедился, что сон наемников чуток не менее нашего, – в трех из четырех купе мое появление вызвало легкие шевеления), посетил туалет – простой, надежный туалет системы «дырка в полу, попади на шпалу». Умылся – кран вначале выпустил порцию ржавой воды, потом выдал относительно чистую.