Затаив дыхание
Шрифт:
Держа ручку наготове, Джек прижал трубку к груди.
— На самой кольцевой! Ужас.
— Адреса у меня нет. Помню, она только обмолвилась, что дом стоит ровно напротив магазина «Сделай сам» и газового завода.
— Бр-р-р. Жуть. Прямо как в фильме Кена Лоуча.
— Что ты, по-моему, куда хуже. По крайней мере, у Лоуча действие происходит на севере. А север Англии все-таки намного лучше.
— Слушай, фамилия на букву «К» у нее настоящая?
— Понятия не имею. С чего ты вдруг так заинтересовался?
На этот случай Джек уже заготовил подходящую «легенду».
— У мальчишки такие грустные глаза; вот я и подумал: может, надо протянуть ему руку помощи… ну, сам понимаешь, как-то поддержать его.
—
— Ну да.
Говард напряженно засопел в трубку:
— Знаешь, Джек, заваливать проблему баблом — не лучший способ ее решить. Может, глаза у него грустные потому, что с ним рядом нет папы. Или от сознания своей увечности.
У Джека свело живот. Он сидел на диване в своем кабинете, из колонок во всю мощь гремела музыка — «Les Illuminations» [66] Бриттена. Говард уже жаловался на шум, но Джек, естественно, не мог признаться, что этот шум ему очень нужен: он помешает Милли подслушать его разговор. По рассказам отца Кайи, эстонские диссиденты в свое время именно этим способом глушили подслушивающие устройства, которые власти устанавливали во многих домах, да так хитро, что нипочем не найти. В этот вторник Милли решила поработать дома, ссылаясь на естественную в конце августа усталость, отсутствие клиентов — все разъехались отдыхать — и гнетущую скуку в офисе. Она возилась внизу, на кухне, готовила для подопечных Красного Креста гаспаччо. Большую, накрытую пленкой миску с супом, холодным и вкусным, им предстояло отнести к ужину в «Бург-Хаус». Идти надо будет очень ровным шагом, особенно вверх по холму. В этом деле ему тоже придется двигаться осмотрительно, чтобы все не кончилось бедой и слезами. Мальчику пять лет. Наверно, Кайя познакомилась с его отцом вскоре после отъезда Джека. Конечно, мальчонка может быть и от него, Джека, но этот вариант кажется ему маловероятным. Кайя приехала бы разыскивать его гораздо раньше. И не называлась бы фамилией на букву «К».
66
«Озарения» — сочинение английского композитора Бенджамена Бриттена на стихи французского поэта Артюра Рембо.
— Согласен, Говард, только от банкомата, пожалуй, больше пользы, чем от слезливого сочувствия.
— Мне кажется, он мальчик не грустный, а серьезный.
Джеку вспомнилось, как малыш, неловко подпрыгивая рядом с матерью, щебетал и смеялся. Рядом с Кайей. Кайя — мать!
— Знаешь, Говард, что сказала моя учительница по классу композиции, когда я, начинающий музыкант, обратился к ней за советом?
— Найди богатого покровителя.
— Ах да, это я тебе уже раньше рассказывал. Но ведь она была недалека от истины.
— Слушай, Джек, я совсем не богат, но это мне никогда не мешало.
— Я бы сказал, что по сравнению с эстонской иммигранткой ты — крез.
— Богатство бывает разное. Ту квартирку я купил во время экономического спада, на деньги, которые завещала мне мать. Сыграв в ящик, оставила их мне на черный день. Или, как у нас в Дербишире говорят, на случай, если над ближней горой сгустятся тучи.
— Извини, Говард.
— Извиняться тут ни к чему. По мне лучше просто оставить нашего мальца в покое.
Джека всегда раздражала манера Говарда переходить на простонародный говор, ему казалось, что приятель чересчур им злоупотребляет, но сейчас он почувствовал, что разговор о деньгах рассердил Говарда не на шутку. А выяснить-то почти ничего не удалось. Чтобы умиротворить Говарда, Джек завел речь о всяких пустяках, главным образом о сплетнях, ходивших в музыкантской среде, после чего повесил трубку, позабыв спросить друга про его сломанный палец.
Накануне ночью ему приснился кошмар: неразлучная парочка, Кайя и ее хромой сынок, оба с острыми, как у акул, зубами, то и дело возникали рядом в темных закоулках города, немного напоминавшего Нью-Йорк тридцатых годов, а он, Джек, отчаянно пытался от них удрать. Не дай бог Кайя прознает, что они с Говардом друзья. Говард даже имени его не должен упоминать. Придется рассказать ему правду, но человек он ненадежный. Ему свойственно самодовольство ханжи, уверенного в своей добродетельности, она служит ему чем-то вроде противовеса его сексуальным причудам.
Джек надеялся, что Яан не слишком точно его описал. Впрочем, опыта общения с пятилетними мальчиками у Джека не было, и он понятия не имел, умеют они описывать людей или нет.
После «Прекрасного существа» он выключил Бриттена и спустился вниз.
— Ну, как делишки?
— Слишком поздно взялась, — вздохнула Милли. — Остыть не успеет.
— Сунь его в морозильник.
— Не поместится. Вместо неаппетитного салата другой стряпухи принесем невкусный гаспаччо. Большого спроса на него не будет. Пожалуйста, оставь укроп в покое. Зачем ты постоянно трешь его в пальцах?
— Запах нравится.
— А меня это раздражает.
— Так ли уж важно, что суп не охладился?
— Джек, ты слышал, чтобы кто-нибудь соглашался хлебать тепловатый гаспаччо? Я стану всеобщим посмешищем.
— Ты это серьезно?
— Абсолютно.
— Милл, опомнись, это всего лишь благотворительная акция Красного Креста.
— Надо было с утра заняться супом, а не сидеть в дурацкой сауне. Что, если она убила моего ребенка?..
— Перестань, Милл.
— Перестань-перестань, — жестким тоном непонятно зачем передразнила она. — А, да пропади все пропадом.
Зазвенел входной колокольчик.
Явился Эдвард Кокрин в заляпанном белой краской комбинезоне.
— Ребята, вы не поверите, но я только что получил весточку от Лилиан. Она сейчас в долбаной Аргентине.
— Вместе с детьми?
— Вместе с детьми.
Эдвард тяжело дышал, будто бегом бежал из самого Ада.
В комбинезоне Эдвард смотрелся намного лучше, чем в костюме с галстуком. Комбинезон давным-давно закапан краской, объяснил он, ведь до большой спальни у него еще руки не дошли. Сообщив все это, Эдвард плюхнулся на диван. Его круглое мальчишеское лицо с носом картошкой и веселыми морщинками у глаз за модными очками в золотой оправе уже не казалось таким блудливо-проказливым, как прежде, когда он был одет по всей форме.
Эдвард был потрясен до глубины души:
— Сбежала от меня — ладно, пускай; но чтоб так далеко?!
— Буквально за тридевять земель, — вставила Милли, протягивая ему кружку с чаем. Такие замечания сходят ей с рук, потому что Эдвард к ней неравнодушен.
— Аргентина!.. — гадливо скривившись, буркнул он.
— Это наверняка незаконно, — сказал Джек. — У тебя есть полное право видеться с детьми.
— Знаете, что она сказала? Даже не пытайся нас вернуть.
— Парень у нее аргентинец, что ли? — спросила Милли.
— Какое там! Он из Чизика.
— Тогда почему в Аргентину?
Эдвард пожал плечами:
— Буэнос-Айрес теперь, считай, вторая Барселона. Тут уж хорошего не жди, все пойдет сикось-накось. Постараюсь вам сильно не докучать своими неприятностями.
У Джека упало сердце. Следует понимать, что докучать Кокрин будет и еще как. Эдвард никогда не нравился Джеку, но он их ближайший сосед. Дом по другую сторону принадлежит итальянскому миллионеру, закадычному дружку Берлускони; хозяин приезжает сюда только в июле, недели на две. В остальное время за усадьбой смотрит чета миниатюрных албанцев, чей английский словарный запас не превышает и тридцати слов. Из дома постоянно доносится рокот электроинструментов, в саду стрекочет газонокосилка новейшей марки.