Затем
Шрифт:
И сейчас, думая о Хираоке, Дайскэ испытывал не столько отчуждённость, сколько антипатию. То же самое, видимо, испытывает и Хираока, думал Дайскэ. Случалось, что в прежде у Дайскэ вдруг появлялось что-то похожее на неприязнь к другу, но тогда это его печалило. Нынче же чувство это вполне осознанное и нисколько его не огорчает. Да, думал Дайскэ, кроме неприязни он ничего у меня не вызывает, и с этим ничего не поделаешь.
Дайскэ слишком трезво мыслил, чтобы страдать от одиночества, которое считал естественным состоянием современного человека. Отчуждение между ним и Хираокой всего лишь результат закономерного процесса развития человеческих отношений. Правда, его ускорению способствовало определённое обстоятельство,
Весь день Дайскэ предавался размышлениям, запершись в кабинете. За ужином Кадоно ему сказал:
— Вы так усердно работали весь день, сэнсэй, что не грех и прогуляться. Нынче, кстати, храмовый праздник бога сокровищ Бисямонтэна. В театре представление китайских студентов. Сходили бы! Чего только там не увидишь! Китайцы — народ весёлый.
Однако болтовню Кадоно Дайскэ оставил без внимания.
9
Когда отец в очередной раз велел Дайскэ явиться, тот сразу смекнул, о чём пойдёт речь. Встреч с отцом Дайскэ всячески избегал, особенно в последнее время. Он старался пореже ходить в большой дом, потому что его не покидало мучительное чувство, что любым сказанным им словом, пусть самым, вежливым, он оскорбляет старика.
В современном обществе люди не могут общаться, не оскорбляя друг друга, и в этом Дайскэ, сам представитель рода человеческого, тоже видел нравственное падение, столь характерное для двадцатого столетия. Непомерная жажда богатства в последние годы уничтожила стремление к нравственной чистоте. Это был конфликт между старым и новым. Жажду роскоши, охватившую Японию, Дайскэ уподоблял тайфуну, налетевшему из Европы.
Жажда богатства и стремление к нравственной чистоте должны когда-нибудь прийти в равновесие. Но это невозможно, пока полунищая Япония не достигнет финансовой мощи европейских держав. Такого счастливого дня, Дайскэ убеждён, ему не дождаться. Оказавшись в тупике, так называемые японские джентльмены постоянно творят зло, пусть в рамках закона, и на этом сосредоточены все их помыслы. Но, зная всё друг о друге, они беседуют с удивительной непринуждённостью, обходя молчанием главное. Дайскэ же, как представитель рода человеческого, не склонен был никого оскорблять и сам не желал терпеть оскорбления.
Отец Дайскэ несколько отличался от обычных людей, обладая ему одному присущими чертами. В основе его воспитания лежали моральные принципы, типичные для самураев до революции Мэйдзи. Всё было неразумно в этом воспитании, его критерии чувств, воли и поступков противоречили самой человеческой природе. Опирающуюся на факты истину это воспитание игнорировало. Однако отец Дайскэ по сей день оставался его ярым приверженцем. Но эта приверженность сочеталась у него, как у коммерсанта, с непомерной алчностью, которая всё больше и больше, подобно коррозии, разъедала ему душу. Казалось бы, он должен сильно перемениться с годами. Но в этом он никак не хотел признаваться, утверждая, будто преуспел, ни разу не изменив своим принципам. Лишь в условиях феодального общества можно было воспитать человека аскетом, равнодушным к роскоши и наслаждениям, рассуждал Дайскэ. Если же современный человек хочет придерживаться принципов феодального общества, он обрекает себя на мученья. Лишь
Но отца не переделаешь. Дайскэ убедился в этом и потому не спорил, не перечил ему. Источник морали — само общество. И пытаться влиять на него с помощью раз навсегда установленных принципов можно, лишь спутав причину со следствием — в этом нет сомнений. Обучение в Японии лишено какого бы то ни было смысла. Оно основано либо на устаревшей морали, либо на морали, более пригодной для европейцев. И та и другая воспринимаются человеком с неуёмной, почти болезненной жаждой жизненных благ как пустая болтовня, не более. Он лишь посмеётся, столкнувшись с действительностью, когда вспомнит, чему его учили, или почувствует себя обманутым. Дайскэ тоже воспитывали в никому не нужной строгости, мало того что в школе, так ещё и дома. Потом он не мог вспомнить об этом без гнева, а какое-то время даже страдал.
Не так давно, когда Дайскэ ходил благодарить Умэко, она посоветовала ему зайти к отцу поздороваться. Дайскэ рассмеялся и с притворным удивлением спросил: «А разве папа дома?» Потом сослался на то, что торопится, и обещал сделать это в другой раз.
Когда же отец сам его позвал, тут уж ничего не оставалось, как скрепя сердце явиться. Дайскэ, по обыкновению, вошёл через боковой вход, но в гостиной, вопреки ожиданию, увидел старшего брата, который, сидя на татами, пил вино, а подле него — Умэко.
— Выпьешь рюмку? — Сэйго помахал перед Дайскэ бутылкой. Там ещё оставалось довольно много вина. Умэко велела служанке принести рюмку и наполнила её.
— Угадайте, сколько лет этому вину?
— Где уж ему, — сказал Сэйго, с лёгким пренебрежением глядя на Дайскэ.
— Вкусно, — сказал Дайскэ, отпив глоток. В вазочке вместо закуски лежали тонкие вафли.
— Понравилось? Тогда тем более должны угадать.
— Вероятно, очень старое? Шикарная штука! Дали бы мне с собой бутылочку.
— Охотно, но больше нет. Это нам в подарок прислали, — сказала Умэко и вышла на веранду отряхнуть кимоно, на которое попали вафельные крошки.
— Скажи, что случилось, Сэйго? По какому поводу ты сидишь с видом именинника?
— Решил отдохнуть. Вконец измотался, особенно за последние дни. — И Сэйго сунул в рот погасшую сигару. Рядом лежали спички. Дайскэ взял их и дал брату прикурить.
— Скорее, Дай-сан, это у вас вид именинника, — заметила Умэко, вернувшись с веранды. Дайскэ пропустил её замечание мимо ушей и спросил:
— Вы были в театре Кабуки, сестрица? Если не были, непременно сходите. Весьма занятно!
— А вы уже были? Что-то не верится. Такой лентяй!
— Зачем же вы меня обижаете? Просто интересы у меня другие.
— Опять вы за своё… Ни капельки не цените моего отношения. Вообразили о себе невесть что. — Умэко посмотрела на Сэйго, но тот будто и не слышал, рассеянно глядя куда-то в пространство. — Верно я говорю? — снова обратилась Умэко к мужу.
Сэйго досадливо поморщился и вынул изо рта сигару.
— Пусть набирается знаний, может, выручит, если я когда-нибудь разорюсь.
— Вы могли бы стать актёром, Дай-сан?
Вместо ответа Дайскэ протянул Умэко свою рюмку. Она больше ничего не сказала и взяла бутылку.
— Ты говоришь, что последние дни был очень занят? — вернулся Дайскэ к прежней теме.
— Так замотался, что лучше не вспоминать. — Сэйго откинулся на спину.
— Вероятно, опять дело «Нитто»?
— «Нитто» здесь ни при чём.
Ответ, как всегда, был маловразумительным. Сэйго не считал нужным выражаться яснее, но Дайскэ не раздражался, относя это на счёт нежелания брата обременять себя в разговоре излишними подробностями.