Затем
Шрифт:
Наоки посмотрел на Дайскэ и расхохотался. Дайскэ тоже засмеялся и прошёл в большую гостиную. Там никого не было. На свеженастланных татами стоял круглый поднос красного сандалового дерева с резьбой, а на нём чашки, расписанные рисунками Асаи Мокуго [25] из Киото. Пробравшись сквозь густую зелень в саду, по комнате бегали солнечные зайчики. Всё вокруг дышало тишиной и покоем, даже ветер, казалось, стих.
Из гостиной Дайскэ направился в комнату брата и только хотел было войти, как услыхал доносившийся оттуда голос невестки:
25
Асаи Мокуго (настоящее имя Тю, 1856–1907) — японский художник,
— Ну, это уж слишком!
Дайскэ вошёл и увидел невестку, Нуико и брата, стоявшего лицом к двери в щегольском летнем хаори причудливого покроя, лишь недавно вошедшего в моду. На поясе блестели золотая цепочка часов.
— А вот и они. Так что вместе и идите, — завидев Дайскэ, обратился брат к Умэко. Дайскэ ничего не понял, но тут к нему повернулась Умэко:
— Надеюсь, вы сегодня не заняты, Дай-сан?
— Да в общем-то нет, — ответил Дайскэ.
— Тогда прошу вас, пойдёмте со мной в театр Кабуки.
Услышав это, Дайскэ тотчас же представил себе своеобразный комизм положения. Но сегодня у него не было ни малейшего желания подтрунивать, как обычно, над невесткой. Поэтому он очень спокойно и дружелюбно сказал:
— Что же, пойдёмте!
— Но вы, кажется, там уже были? — спросила Умэко.
— Был. Но какое это имеет значение! Пойдёмте, — сказал Дайскэ, с улыбкой глядя на невестку.
— Вы всегда не прочь поразвлечься, — заметила Умэко, что ещё больше насмешило Дайскэ.
Сославшись на дела, Сэйго тут же ушёл, правда, перед уходом объяснив Дайскэ, зачем тот понадобился. Оказалось, что Сэйго обещал приехать в театр к четырём часам, как только управится с делами, и предложил Умэко отправиться туда вдвоём с Нуико. Но Умэко ни в какую не соглашалась. Тогда Сэйго предложил ей взять с собой Наоки. Но жена и это отвергла, заявив, что Наоки просто невыносим, нарядится в тёмно-синюю касури и хакама и будет сидеть с церемонным видом. Словом, не оставалось ничего другого, как послать за Дайскэ. Это пространное объяснение показалось Дайскэ не совсем логичным, но он ничего не сказал, ограничившись кратким: «Ах, вот оно что!» Сам же подумал, что Умэко берёт его в театр в качестве собеседника, чтобы не скучать в антрактах, и вообще на всякий случай, если что-либо ей понадобится.
Пока Умэко и Нуико прихорашивались, Дайскэ терпеливо сидел рядом в роли эксперта и время от времени их поддразнивал, а Нуико отвечала:
— Ну, и злой же вы, дядя!
Отец, как выяснилось, ушёл с самого утра, куда — неизвестно. Впрочем, Дайскэ это не очень интересовало. Нет дома — и слава богу. После недавней встречи Дайскэ виделся с отцом раза два, не больше, и оба раза разговор длился десять, от силы пятнадцать минут. Почуяв опасность, Дайскэ сразу же откланивался, непременно выказывая при этом максимум почтительности. Рассерженный отец приходил в большую гостиную и жаловался всем, что в последнее время Дайскэ, мол, не посидит с отцом как следует, скажет два слова и убегает. Рассказывая об этом, невестка то и дело поправляла сзади пояс перед зеркалом.
— Совсем отец во мне разочаровался, — сказал Дайскэ и, взяв зонтики Умэко и Нуико, вышел из дома. У входа уже стояли в ряд три коляски.
Чтобы не продуло, Дайскэ надел кепку. Но ветер почти стих, из-за облаков выглянуло солнце и стало припекать голову. Ехавшие впереди Умэко и Нуико раскрыли зонтики. Дайскэ же время от времени прикрывал лоб тыльной стороной руки.
И Умэко и Нуико были заядлыми театралками, Дайскэ же никак не мог сосредоточиться, то ли потому, что уже видел это представление, то ли из-за душевного разлада. Жара в театре угнетала, и он непрерывно обмахивался веером.
В антрактах Нуико задавала Дайскэ самые неожиданные вопросы. Почему, скажем, один из героев пил сакэ прямо из корыта или как это мог священник так сразу превратиться в полководца — словом, вопросы, на которые невозможно ответить. Умэко это забавляло, и она смеялась. Дайскэ вдруг вспомнил заметку одного театрального рецензента, который написал, что японские пьесы чересчур эксцентричны и смотреть их подчас просто невозможно. Прочтя в газете его заметку, Дайскэ на миг представил себя актёром и решил, что автору заметки и ему подобным не обязательно ходить в театр. Адресовать актёрам упрёки, которые целиком относятся к драматургу, сказал он Кадоно, так же глупо, как слушать дзёрури [26] в исполнении Косидзи [27] для того, чтобы познакомиться с произведениями Тикамацу [28] . «Да, пожалуй», — как обычно, ответил Кадоно, потому что ничего другого ответить не мог.
26
Дзёрури — особый драматический жанр — песенный сказ в японском театре Кабуки и кукольном театре.
27
Такэмото Косидзи (1864–1924) — известный исполнитель дзёрури.
28
Тикамацу Мондзаэмон (1653–1724) — выдающийся японский драматург, особенно прославившийся своими дзёрури.
С детства привыкший к традиционному японскому театру, Дайскэ, как и Умэко, под театральным искусством понимая исключительно актёрское мастерство. Поэтому у них с Умэко всегда находились общие темы для разговора. Иногда, как опытные ценители, они до мельчайших подробностей разбирали тот или иной спектакль и почти всегда сходились во мнениях. Но сегодня Дайскэ начисто утратил интерес к представлению, и пока шло действие, рассматривал в бинокль зрителей. Здесь было много гейш. Некоторые, держа бинокль, тоже смотрели в его сторону.
Справа от Дайскэ сидел мужчина примерно одних с ним лет. Жена его, с причёской «марумагэ» [29] , как и подобает замужней женщине, была очень недурна собой. В профиль она походила на одну гейшу, с которой Дайскэ был знаком. Соседями Дайскэ слева были четверо мужчин, все профессора университета. Дайскэ хорошо знал каждого в лицо. Большую ложу чуть поодаль занимали двое. Один, пожалуй, ровесник брата Дайскэ, был в строгом европейском костюме и золотых очках. Где-то Дайскэ его как будто уже видел, но припоминать не стал. Рядом с ним была женщина, совсем молодая, ей вряд ли исполнилось двадцать. Чересчур длинная чёлка закрывала ей лоб, подбородок женщина прятала в воротник кимоно.
29
«Марумагэ» — волосы, уложенные на затылке узлом овальной формы.
Дайскэ измучился, до того ему надоело сидеть, и то а дело выходил в коридор позади ложи, с тоской глядя на видневшуюся из окна узкую полоску неба. Хоть бы брат поскорей приехал, думал он, по крайней мере, можно было бы вернуться домой. Он уже успел, взяв с собой Нуико, пройтись вокруг театра. Наконец Дайскэ решил выпить сакэ и попросил, чтобы принесли прямо в ложу.
Брат явился, когда уже начало смеркаться. Однако в ответ на упрёки Дайскэ он вынул из-за оби и показал ему часы. Было немногим больше шести. Брат, по обыкновению, спокойно огляделся, потом пошёл перекусить и долго не возвращался. Немного спустя Дайскэ случайно заметил, что брат разговаривает с человеком в золотых очках, тем самым, что сидел в большой ложе, и время от времени обращается к его молодой спутнице. Однако женщина лишь на какой-то миг повернула к нему улыбающееся лицо и снова с серьёзным видом стала смотреть на сцену. Дайскэ вознамерился было спросить у невестки, кто это такие, но тут же решил, что это не имеет никакого значения. У брата до того обширные знакомства, что в любом обществе он чувствует себя как дома.
В антракте брат, не заходя в ложу, окликнул Дайскэ и повёл его к господину в золотых очках. «Мой младший брат», — представил он Дайскэ. «А это господин Такаги из Кобэ». Господин, в свою очередь, кивнул в сторону молодой женщины, сказав: «Моя племянница». Та очень грациозно поклонилась. Тут брат добавил: «Дочь господина Сагавы». «Ловко меня обставили», — подумал Дайскэ, услыхав имя девушки, но виду не подал и повёл обычный светский разговор. Невестка мельком глянула на них, но Дайскэ успел это заметить.