Затем

Сосэки Нацумэ

Спустя несколько минут Дайскэ с братом вернулись к себе в ложу. Теперь уже неловко было улизнуть, как Дайскэ собирался. Чего доброго, подумают, будто он приходил в театр с определённой целью, а это вовсе нежелательно, ибо может привести к дурным последствиям. И Дайскэ скрепя сердце пришлось остаться. Брату тоже, видимо, было неинтересно, но он держался, как всегда, солидно, без конца курил, так что голова его вся была в облаках густого дыма. Изредка он отпускал примерно такие замечания: «А ничего сценка, правда, Нуико?» Умэко, как ни удивительно, не проявляла свойственного ей любопытства, не спрашивала ни о Такаги, ни о его спутнице, не отпускала в их адрес никаких замечаний. Такая её сдержанность показалась Дайскэ весьма забавной. Прежде он никогда не сердился на Умэко, если даже попадался к ней на удочку. Точно так же он воспринял бы всю эту комедию с посещением

театра. Развеял бы скуку, посмеялся, и ладно. Тем более, если бы у него было намерение жениться. Это была бы комедия со счастливым концом, и потом всю жизнь можно было бы над самим собой смеяться. Но когда он понял, что невестка, к которой он относился с такой симпатией, в сговоре с отцом и братом и готова заманить его в ловушку, Дайскэ стало не до шуток. Гадая, как поведёт себя невестка дальше, Дайскэ невольно встревожился. Потому что Умэко больше чем кто бы то ни было проявляла интерес к подобного рода делам. Если она и впредь будет на него нажимать, втайне опасался Дайскэ, ему в конце концов придётся совсем порвать с семьёй.

Представление окончилось к одиннадцати. Когда они вышли, ветер уже стих, но ни луны, ни звёзд не было, лишь электрические фонари тускло светились в тишине ночи. Из-за позднего времени так и не удалось поболтать в буфете, и все пошли к коляскам, которые стояли наготове. Дайскэ по рассеянности не заказал коляски и сел на трамвай, сочтя хлопотным посылать за рикшей сейчас, хотя невестка настоятельно ему это советовала. В районе Сукиябаси он сошёл, чтобы пересесть на другой трамвай, и стоял в ожидании на тёмной улице. Подошла усталая женщина с ребёнком за спиной. В обратную сторону промчалось два или три трамвая. У самых рельсов, там, где стоял Дайскэ, громоздились не то камни, не то куча земли, похожая на насыпь. Только сейчас Дайскэ сообразил, что это не остановка.

— Тётушка, — обратился он к женщине с ребёнком, — здесь вы не сядете на трамвай. Нужно пройти немного дальше, за насыпь.

Женщина поблагодарила и пошла следом за Дайскэ. Было так темно, что он шёл наугад, словно ощупью. Прошёл метров двадцать — тридцать и увидел наконец слева столб с табличкой. Женщина с ребёнком села в сторону Кандабаси. Дайскэ — в противоположную сторону, к району Акасака.

Ему очень хотелось спать, но он чувствовал, что сегодня ему не уснуть, и уже заранее об этом тревожился. У него часто бывало, что, сильно устав за день и ощущая вялость, он, неизвестно почему, приходил потом в возбуждение и проводил бессонную ночь. Вот и сейчас в его мозгу, разбросанные в беспорядке, расплывчатые, словно пятна, пестрели впечатления, накопленные за день, и он не мог в них разобраться, совладать с ними. Дайскэ устало смежил веки и решил, что единственное спасение — выпить виски, когда он вернётся домой.

Но вдруг среди всего этого моря путаницы, сумбура и хаоса всплыл островок успокоения — образ Митиё. Это видение он воспринял скорее душой, чем разумом. Лицо Митиё, её манера говорить, отношения с мужем, болезнь, словом, вся она удивительным образом гармонировала с душевным состоянием Дайскэ.

На следующий день Дайскэ получил из Тадзимы письмо от друга. По окончании учёбы он сразу вернулся в родные места и с тех пор ни разу не приезжал в Токио. Жить в глуши ему, разумеется, не хотелось, но такова была воля отца. В течение года он чуть ли не в каждом письме повторял, что переубедит отца и непременно приедет в Токио, но потом, видно, отчаялся и оставил эту мысль. Все поколения его предков жили в тех местах и были поставщиками леса. На сей раз он подробно описал свою жизнь в нарочито торжественных выражениях, не без иронии объявил, что месяц назад избран мэром городка с жалованьем триста иен в год, присовокупив при этом, что многие его друзья, став сразу по окончании университета учителями средней школы, получают, по крайней мере, втрое больше.

Чуть ли не через год после возвращения домой, в провинцию, приятель Дайскэ женился на дочери весьма состоятельного человека из Киото, разумеется, тоже по воле отца, и в скором времени у них родился ребёнок. О жене приятель в письмах и не заикался, зато о малыше писал много и часто довольно забавные вещи. При этом Дайскэ всякий раз рисовал в своём воображении жизнь друга, который, видимо, решил посвятить себя воспитанию ребёнка. Хотелось бы знать, появился ли у него интерес к жене благодаря ребёнку, думал Дайскэ.

Время от времени друг присылал Дайскэ сушёную макрель или хурму, тоже сушёную. Дайскэ отдаривал его книгами, преимущественно европейскими новинками. О каждой друг в письмах подробно сообщал

своё мнение, как бы в подтверждение того, что прочёл с интересом. Но вскоре он совсем перестал упоминать их в письмах, даже не благодарил. И как-то Дайскэ специально справился в письме об этом. Друг ответил дословно так: «Книги получил, спасибо. Хотел прочесть, а потом поблагодарить, да вот задержался с ответом. Впрочем, признаться честно, я ещё не брался за них. Не то чтобы не хватало времени, просто желания нет. А если ещё откровеннее, я перестал понимать, что в них написано». После этого Дайскэ вместо книг стал посылать игрушки…

Дайскэ прочёл письмо, снова вложил его в конверт и вдруг со всей отчётливостью ощутил, что этот его старый друг, некогда близкий ему по духу, и мыслит и живёт теперь совсем по-другому. И Дайскэ попробовал определить разницу в частоте колебаний их жизненных струн.

С точки зрения Дайскэ, женитьба друга была вполне естественным явлением. Когда человек живёт в глуши, среди лесов и долин, он должен взять в жёны выбранную отцом невесту и тем самым упрочить своё положение. Исходя из тех же посылок, Дайскэ делал вывод, что у горожанина, человека, интеллектуально развитого, брак не может быть счастливым. Город — своего рода выставка индивидуумов. К этому Дайскэ пришёл путём следующих рассуждений.

Красота многогранна, и физическая и духовная. И каждый, не лишённый интеллекта человек имеет право соприкасаться с любой из граней и познавать всё больше и больше. Лишь тот не стремится познать красоту во всей её многогранности, у кого не хватает воображения. Он просто не способен её оценить. Эта бесспорная истина подтверждалась собственным опытом Дайскэ. И на основе этой истины Дайскэ пришёл к выводу, что все светские мужчины и женщины подвержены различного рода неожиданностям и случайностям, возникающим из их влечения друг к другу. Отсюда и появляется то, что принято именовать супружеской неверностью. И некогда заключённый брак становится несчастьем на всю жизнь. Как истый горожанин и светский человек, Дайскэ обладал особой эмоциональной восприимчивостью, был, как никто, свободен в выборе и из всех граней красоты предпочёл наиболее заманчивую — гейш, с которыми и общался. Они мало чем отличались от светских женщин, у которых тоже были возлюбленные, только числом поменьше. Разглагольствовать о вечной любви в нынешний век могут разве что отъявленные лицемеры.

Но тут вдруг Дайскэ вспоминал о Митиё и начинал думать, что упустил нечто важное в своих логических построениях. Что именно — Дайскэ не знал. Ведь, согласно его теории, любовь к Митиё, как и всякая другая, должна быть чувством мимолётным. Но именно в этом пункте сердце приходило в столкновение с рассудком.

12

Теперь Дайскэ страшили две вещи: чрезмерная активность невестки в вопросе его женитьбы и притягательная сила Митиё. Выезжать на лето из Токио было ещё рано. Дайскэ, утратил всякий интерес к развлечениям и даже к книгам, из которых любил находить близких ему по духу героев. Пока он размышлял спокойно, его мысли тянулись одна за другой, подобно волокнам сломанного лотоса, но как только он начинал их анализировать и пытался сосредоточиться, ему становилось страшно, такое тягостное они оставляли ощущение. Надо поездить, думал Дайскэ, встряхнуть, как молочный коктейль, свой мертвенно-бледный мозг. Сперва Дайскэ собирался на дачу к отцу. Но потом решил, что его всё равно будут атаковать из Токио, как если бы он оставался у себя в Усигомэ. Тогда он приобрёл путеводители и стал прикидывать, куда лучше ему поехать. Однако на всём земном шаре для него не нашлось подходящего местечка. И тем не менее он твёрдо решил попутешествовать. Главное — хорошо подготовиться. Дайскэ отправился на Гиндзу. День выдался ясный и ветреный. Обойдя пассаж Симбаси, Дайскэ стал не спеша спускаться по широкой улице. Дома в перспективе казались плоскими, как декорация на заднем плане сцены, а голубое небо виделось ему нарисованным прямо на крышах.

Побывав в нескольких магазинах импортных товаров, Дайскэ купил всё необходимое, в том числе довольно дорогие духи. Он хотел ещё купить зубную пасту, но молодой продавец, как Дайскэ ни отказывался, настойчиво предлагал фирменную, и Дайскэ, раздосадованный, вышел из магазина. Со свёртком под мышкой он дошёл до конца Гиндзы и свернул на Маруноути. Теперь он шёл без определённой цели в западном направлении и вдруг подумал, что даже такую прогулку можно назвать лёгким неутомительным путешествием. Наконец он всё же устал, но рикши не нашёл и вернулся домой на трамвае.