Затем
Шрифт:
Дайскэ поинтересовался делами Хираоки, но Митиё, как обычно, говорила мало и очень неохотно. Единственное было ясно, что отношение мужа к ней резко изменилось. Об этом Дайскэ догадывался с самого начала, ещё когда они только приехали в Токио, но истинной причины не знал — супруги её тщательно скрывали. Отношения их между тем день ото дня ухудшались, в этом не могло, быть никаких сомнений. Но Дайскэ не допускал мысли, что он — третий лишний, тому виной, иначе не вёл бы себя столь неосмотрительно. Разум ему подсказывал, что не в нём дело. Были другие причины: болезнь Митиё, отразившаяся на их интимных отношениях: смерть ребёнка, склонность Хираоки к распутству, его неудачи по службе и, наконец, денежные затруднения, возникшие из-за распутства. Все эти размышления привели Дайскэ к выводу, что Митиё не пара Хираоке и им не следовало вступать в брак. Как он теперь раскаивался, вспоминая роль посредника, которую взял на себя по просьбе Хираоки. И всё же не из-за него произошло отчуждение между супругами. В то же время Дайскэ не мог отрицать, что это отчуждение разбудило в нём любовь к Митиё, которая росла с каждым днём.
Не во имя прошлого, а во имя настоящего Дайскэ не мог оставаться равнодушным к Митиё. Не к прежней Митиё, а к той, что страдала от тяжкого недуга. К той, что утратила ребёнка. К той, что потеряла любовь мужа. К той, что несла бремя жизненных тягот. Но пока ещё любовь не настолько вскружила ему голову, чтобы он действовал открыто и навсегда разлучил Митиё с Хираокой.
Из рассказов Митиё Дайскэ понял, что Хираока придерживает деньги, даже когда они у него заводятся, и отдаёт на расходы лишь мизерную часть. Это больше остального мучило Митиё, и Дайскэ решил хоть как-нибудь ей помочь.
— Я постараюсь встретиться с Хираокой и серьёзно с ним поговорить.
Митиё печально на него взглянула. А вдруг это ничего не принесёт ей, кроме неприятностей? Дайскэ тоже это понимал и не настаивал. Митиё принесла голубоватый конверт, вынула из него письмо и показала Дайскэ. Это было весьма пространное послание от отца Митиё с Хоккайдо. Отец сообщал, что дела у него идут неважно, цены небывало высокие и он едва сводит концы с концами, чувствует себя совсем одиноким, хочет приехать в Токио и просит прислать ему денег. В общем, ничего весёлого. Дайскэ аккуратно сложил и вернул письмо Митиё. В глазах у неё стояли слёзы.
Некогда отец Митиё владел небольшим участком земли. Но во время русско-японской войны кто-то посоветовал ему играть на бирже. Он проигрался, не задумываясь, продал землю, на которой жили его предки, и поселился на Хоккайдо. Это было всё, что Дайскэ знал о его жизни, пока не прочёл вышеупомянутое письмо. «Есть родня, нет родни — одно и то же», — так часто говорил Дайскэ старший брат Митиё, когда ещё был жив! Словом, Митиё не на кого было рассчитывать, кроме отца и Хираоки.
— Завидую я вам, — сказала Митиё, при этом ресницы её дрогнули.
И у Дайскэ не хватило духу возразить ей.
Немного помолчав, она спросила: — А отчего вы всё не женитесь?
Дайскэ продолжал молчать, лишь пристально смотрел на Митиё. Он заметил, как под его взглядом кровь постепенно отливала от щёк Митиё и она стала бледнее обычного. Тут Дайскэ впервые подумал о том, что рискованно подолгу оставаться наедине с Митиё. Ещё немного, и чувства, облечённые в слова, заставят их преступить границы дозволенного. Однако Дайскэ умел повернуть разговор в противоположную сторону, причём с самым невинным видом. Читая европейские романы, он часто удивлялся откровенности и прямоте любовных диалогов, от которых так и веяло чувственностью. В оригинале эти романы ещё можно было читать, но весь тон и манера изложения, с точки зрения Дайскэ, делали их совершенно непереводимыми на японский. Поэтому у него не было ни малейшего желания прибегать в разговоре с Митиё к словам из романов, очень напоминавшим актёрскую речь, чтобы выразить свои чувства. Им бы вполне хватило самых обыкновенных слов. Была другая опасность, незаметно для самих себя перейти запретную черту. И Дайскэ едва удержался от последнего шага. Митиё проводила его до дверей и сказала на прощанье:
— Мне так тоскливо, так одиноко! Приходите, пожалуйста.
Служанка всё ещё работала на заднем дворике. Дайскэ, словно во сне, прошёл почти квартал. Он не знал, радоваться ему, что он вовремя остановился, преодолев естественное побуждение высказать Митиё всё до конца, или жалеть об этом. Впрочем, посиди он ещё пять, десять минут, ничего бы не изменилось. Всё это началось не сегодня, а очень давно. Даже трудно сказать, когда именно. Перебирая мысленно события прошлого, Дайскэ не помнил, чтобы хоть на день или на миг погасло пламя их любви. Митиё была женой Дайскэ. Была ею всегда. Даже когда выходила за Хираоку. Эта мысль камнем легла Дайскэ на душу, и он зашатался под её тяжестью.
— Что-нибудь случилось? — спросил Кадоно, — Вы вроде бы не совсем здоровы.
Дайскэ прошёл в ванную, старательно отёр пот с бледного лба, полил холодной водой голову.
Два дня Дайскэ совсем не выходил из дому. Лишь на третий день после обеда сел на трамвай и поехал в редакцию газеты, где служил Хираока, намереваясь обстоятельно поговорить с ним и хоть немного облегчить участь Митиё. Он отдал курьеру свою визитную карточку и, пока ждал возле покрытого пылью стола дежурного, то и дело доставал платок и прикладывал его к носу. Затем его провели в приёмную на втором этаже, душную, мрачную и тесную комнату. Дайскэ успел выкурить сигарету, пока наконец появился Хираока. Он вышел из двери с табличкой «Редакция», которая то и дело открывалась, впуская и выпуская людей. На Хираоке был уже знакомый Дайскэ летний костюм, как всегда, белоснежный воротничок и манжеты. С видом чрезвычайно занятого человека он бросил Дайскэ небрежно: «А, привет!» Дайскэ невольно поднялся. Так, стоя, они обменялись несколькими фразами. В редакции перед выпуском очередного номера как раз была горячка, и поговорить с Хираокой не удалось. На вопрос Дайскэ, когда удобно зайти, Хираока, поглядев на часы, которые вынул из кармана, ответил:
— Извини, но лучше всего через часок.
Дайскэ взял шляпу, спустился по тёмной пыльной лестнице, вышел на улицу, и его сразу обдало прохладным ветром.
Деваться было некуда, и он решил побродить где-нибудь поблизости, а заодно обдумать, с чего начать разговор с Хираокой. Единственно, чего хотел Дайскэ добиться, это хоть немного покоя для Митиё, который был ей так нужен. Допустим, Хираока почувствует себя оскорблённым, Дайскэ даже готов на разрыв с ним. Правда, он не знает, как в этом случае сможет выручить Митиё. Встречаться с ней наедине у Дайскэ пока не хватало смелости, но он уже не мог оставаться равнодушным к её нынешнему положению. Поэтому свидание с Хираокой было скорее рискованным шагом, предпринятым под влиянием чувств, нежели актом, продиктованным разумом. Такого рода поступки не были свойственны Дайскэ, но сам он этого не замечал. Ровно через час он снова стоял у двери с табличкой «Редакция» и через некоторое время вместе с Хираокой вышел за ворота.
Когда они миновали несколько кварталов, Хираока вдруг вошёл в какой-то дом. Под крышей висели пучки папоротника для защиты от жары, небольшой двор был полит водой. Хираока снял пиджак и сел в небрежной позе. Дайскэ, не ощущая особой жары, ограничился тем, что взял веер.
Разговор начался с положения дел в газете. Хираока сказал, что, несмотря на загруженность, доволен работой, и прозвучало это вполне искренне, без тени сожаления о прошлом. Дайскэ иронически заметил, что Хираока, видимо, не очень-то усердствует. Хираока с самым серьёзным видом защищался, ссылаясь на то, что в газете из-за огромной конкуренции не обойтись без особой сметливости и умения лавировать.
— В самом деле, — согласился Дайскэ, не выразив должного восторга, — бойко владеть пером теперь, видно, недостаточно.
— Я веду экономический отдел, — заявил Хираока, — но представь, сколько интереснейших фактов всплывает на поверхность! Хочешь, напишу о тайных операциях вашей фирмы?
Этот вопрос не застал Дайскэ врасплох, поскольку у него были свои наблюдения, и потому его не испугал.
— Что ж, — ответил он спокойно. — Это может оказаться интересным, но лишь при условии полной объективности с твоей стороны.